Никлаус Мануэль Дойч. Аллегорический рисунок Смерти. Лувр
Никлаус Мануэль, по прозвищу Дойч, родился в Берне в богатой бюргерской семье. Сначала он обучался живописи по стеклу, а уже потом—приемам живописи и графики. Помимо этого он был широко образован, о чем свидетельствуют хотя бы избираемые им для картин сюжеты. Дойч, как и большинство швейцарских художников, был ландскнехтом, то есть военным. Это, несомненно, наложило особый отпечаток на все его творчество. Характерная для жизни ландскнехтов смена бурного веселия и военных действий, их любовь к социальной независимости и свободе — все это создавало специфическую атмосферу, в которой рождались произведения Дойча. И, конечно, художник не мог отдавать все свои силы этому занятию. Никлаус Мануэль Дойч посвятил изобразительному искусству всего около десяти лет своей жизни. Уже в 1523 году, когда им была получена должность наместника в Эрлахе, художник ликвидирует мастерскую и бросает живопись.
Все способствовало свершению этого события — и характер мастера, мятущийся и неуживчивый, и его образ жизни с постоянными переездами и военными походами (как ландскнехт он участвовал в итальянских походах в 1516— 1522 годах). Однако он не прервал творческой деятельности. Никлаус Мануэль Дойч обращается к литературе, становится писателем, последователем Реформации. Из-под его пера выходят комедии «О римском папе и его священстве» и «О противоположности между папой и Христом».
Изобразительное наследие Дойча невелико. О несохранившихся монументальных работах можно судить лишь по редким репликам в станковых формах. Так, роспись доминиканского монастыря в Берне «Пляска смерти» находит аналогии лишь в небольшой картине «Девушка и смерть» 1517 года. А о его витражах, которые художник делал для зала суда того же города, мы не имеем ни малейшего понятия.
Однако станковые произведения Никлауса Мануэля говорят сами за себя. Они полны характерных для немецкой ренессансной живописи черт: интереса к натуре и ее реалистическому изображению, склонности к брутальному и динамическому восприятию действительности, к драматическим эффектам.
Одно из ранних произведений мастера—алтарь бернского братства святых Луки и Элигия (1515, Берн, Художественный музей). На внешних створках изображены патроны этого братства художников за работой: Лука пишет Мадонну, а Элигий занят чеканкой. Дойч выступает здесь опытным бытописателем: в подробностях он воспроизводит атмосферу, в которой работали современные ему мастера—живописцы и ремесленники. Художник строит свои композиции по ренессансному образцу: по законам перспективы он пишет интерьер, полный любопытных деталей, и располагает в нем в естественной позе человеческую фигуру. На заднем плане в открытом окне виден великолепный пейзаж, полный безмятежной поэзии. Но подобные настроения вообще редки в творчестве Дойча. Их скоро сменяют бурный драматизм и экспрессивная жесткость формы. Это связано с влиянием Бальдунга Грина, немецкого мастера, покорившего умы всех швейцарских художников этого времени.
Одна из лучших картин Дойча, написанная в манере Бальдунга Грина,— «Усекновение главы Иоанна Предтечи» (ок. 1520, Базель, публичное художественное собрание). Картина не имеет ни дидактического, ни морализирующего смысла. Это скорее свидетельство драматического восприятия художником действительности, так как сцена трактована как современное художнику событие (об этом свидетельствуют и детали пейзажа, и, в большей степени, одежды персонажей — костюм ландскнехта на палаче и костюмы знатных немецких дам на Иродиаде и Саломее). Особой экспрессии художник добивается в изображении вечернего неба с пробивающимися сквозь тучи лучами и радугой. Световые блики как бы выхватывают из темноты детали архитектуры и пейзажа, фигуры действующих лиц. От этого сцена наполняется еще большим драматизмом и загадочностью. С трепетом зритель вглядывается в персонажей, уносящих носилки с телом Иоанна, ужас охватывает при виде фигуры палача с головой казненного в руках. Диссонансом, призванным подчеркнуть трагизм композиции, звучат фигуры двух роскошно одетых дам, стоящих рядом. Все это написано с огромным мастерством, достойным большого художника.
Среди работ, проникнутых иными, гедонистическими настроениями, можно назвать «Суд Париса» (Базель, публичное художественное собрание). Эта вещь, написанная на итальянский манер темперой на холсте, по своему образному строю скорее тяготеет к произведениям Лукаса Кранаха.
Но более характерной для Никлауса Мануэля остается драматически-экспрессивная образная стихия, последовательным выразителем которой он и остался.
