| varvar.ru: Архив / Тексты / Соловьёв Ю.П. / Иное царство Николая Клюева |
Впервые опубликовано: Альманах «Контекст - 9». Вып. 6. М., 2000. Юрий Соловьёв Иное царство Николая Клюева опыт комментария к одному стихотворению Творчество Николая Клюева, его литературная маска давно уже не являются “белым пятном” в литературоведении. Правда, дискутируется до сих пор вопрос об истинном или неистинном “посвящении от народа”, полученном поэтом, – но после работ К.М.Азадовского дискуссия эта навсегда отошла в область идеологическую и малоинтересную. Полагаем, что комментарий к одному стихотворению, не датированному отдельно, но включённому в сборник 1922 г. “Львиный Хлеб” , поможет несколько предметнее вести разговор о символизме и образности клюевской поэзии, о происхождении этих символизма и образности, а также немного приоткроет те литературные связи Клюева (или его текстов), о которых, на наш взгляд, до сих пор мало сказано. Для удобства мы приведём здесь полный текст комментируемого стихотворения: Повешенным вниз головою Косматые снятся шатры И пламя с безвестной молвою У аспидно-синей горы. Там девушка тигру услада, И отрок геенски двууд. Захлёстнутым за ноги надо Отлить из кровинок сосуд. В нём влага желёз, сочленений, И с семенем клей позвонков... Отрадны казнённому сени Незыблемых горных шатров. Смертельно пеньковой тропою Достичь материнской груди... Повешенных вниз головою Образ повешенного (точнее, распятого) вниз головой традиционно соотносится с историей св. апостола Петра, именно так закончившего свой земной путь. Этот мотив присутствует в сборнике “Львиный Хлеб”, в стихотворении “Поселиться в лесной избушке...”, заканчивающемся словами: “О распните меня, распните // Как Петра, – головою вниз!” Однако, в комментируемом стихотворении есть детали, уводящие нас от апостольского образа. Из строк: “Захлёстнутым за ноги...” и “Смертельно пеньковой тропою...” видно, что речь идёт именно о повешении за ноги, а не о распятии. Таким образом, нам не остаётся ничего иного, как сопоставить символический стержень клюевского стихотворения с одной из фигур карт Таро – 12-м арканом, носящим название “Повешенный”. Элифас Леви так описал эту карту: “Двенадцатый ключ представляет собой человека, подвешенного за одну ногу на виселице, составленной из трёх деревьев или стволов...; руки и голова человека образуют треугольник, и его внешняя иероглифическая форма является формой перевёрнутого треугольника, оканчивающегося крестом...” 2 Прежде чем углубиться в значение этого символа и его раскрытие Клюевым, постараемся выяснить возможность знакомства поэта с соответствующей литературой. Здесь прежде всего следует обратить внимание на мифологизированную автобиографию Клюева – “Гагарья судьбина”, написанную в год издания “Львиного Хлеба” 3 . Само название этого текста, несмотря на стилизованную народность, несёт в себе алхимическую символику – так же, как и некоторые другие клюевские тексты, например, цикл “Ленин”, о чём нам приходилось прежде вспоминать 4 . Итак, согласно указанию в курсе алхимии ученицы К.Г.Юнга – М.-Л. фон Франц: “Гагара олицетворяет духовную сторону психического (“возвышенную душу”)...” 5 Это значение вполне совпадает с содержанием клюевского текста, чья тема – многократное оккультное посвящение поэта: “Раз под листопад пришёл ко мне старец с Афона (возможный отзвук имяславческой ереси 1913 г., когда на стороне еретиков выступили многие представители литературно-философской элиты России – Ю.С.) в сединах и ризах преподобнических (каковые в Православной Церкви зелёного цвета, обладающего глубокой и разнообразной символикой в оккультизме 1 – Ю.С.) , стал укором укорять меня, что не на правом я пути, что мне нужно во Христа облечься, Христовым хлебом стать (т.е., согласно комментарию Азадовского, обратиться в хлыстовство 2 . Но этот же образ раскрывает смысл названия сборника, из которого взято комментируемое стихотворение, – Лев в древнерусской книге “Физиолог” (XIII в.) является символом Христа 3 , но он же олицетворяет и антихриста 4 . Одним словом, название клюевского сборника можно истолковать как “Хлыст” – Ю.С.) и самому Христом быть. Поведал мне про дальние персидские земли, где серафимы с человеками брашна делят и – многие другие тайны бабидов и христов персидских, духовидцев, пророков и братьев Розы и Креста на Руси. Старец снял с меня вериги и бросил в озерный омут, а вместо креста нательного надел на меня образок из чёрного агата; по камню был вырезан треугольник и надпись, насколько я помню, “Шамаим” и ещё что-то другое, чего я разобрать и понять в то время не мог” 5 . К.М.Азадовский связывает розенкрейцерскую образность этого отрывка с увлечениями круга “младших” символистов, принадлежность к которым Клюева куда убедительнее принадлежности к сочинённому в большой мере “течению” “новокрестьянских поэтов” 6 . Обращает на себя внимание в этом отрывке использование еврейского слова “Шамаим”, не в первый раз встречающегося у Клюева 1 , приводящее нас к символике европейской Каббалы, чьим элементом считаются и старшие арканы карт Таро 2 . Знакомство Клюева с западноевропейской оккультной литературой подтверждает, со слов философа С.А.Аскольдова, Эммануил Райс: “Клюев читал в подлиннике и хорошо знал Якова Бёме, а также других западных мистиков и иранских суфиев” 3 . В другом месте Э.Райс говорит о знакомстве Клюева с работами Рудольфа Штейнера 4 (последнее обстоятельство, а также близость штейнерианской антропософии теософии Е.П.Блаватской пригодится нам в дальнейшем). С системой Таро в Петербурге первых двух десятилетий ХХ в. познакомиться было несложно: существовали как минимум две русские книги об этом – “Богемское Таро” Папюса, в переводе А.В.Трояновского (Спб, 1911) и “Символы Таро” П.Д.Успенского (Спб, 1912). Та же система изучалась в 1919 г. в оккультном кружке Г.О.Мебеса и М.А.Нестеровой 1 , а также раскрывалась в “Энциклопедии оккультизма” первого (Спб, 1912). “Новокрестьянские поэты” испытывали интерес к кружкам такого рода 2 ... Итак, руководствуясь предположением об осведомлённости Клюева в символике Таро, попробуем восстановить интерпретационную последовательность этой символики в комментируемом стихотворении. По замечанию Х.Э.Керлота, “современная психология подтвердила выводы Элифаса Леви, Марка Хейвена и Освальда Вирта о том, что в колоде карт Таро содержится образ (сравнимый с тем, который можно встретить в сновидениях) пути инициации” 3 . Это согласуется со следующими строками Клюева: “Повешенным вниз головою // Косматые снятся шатры...” и “Смертельно пеньковой тропою // Достичь материнской груди...” Здесь присутствует как момент сновидения, так и черты образа Великой Матери, столь важного для Клюева. С клюевской Великой Матерью вполне сопоставима более известная по мифологии русского символизма Вечная женственность – София. К тому же, памятуя о нетрадиционной сексуальной ориентации поэта (которая, к слову, послужила источником множества образов клюевских стихов, а значит, должна расцениваться как элемент поэтики), приведём слова из дневника М.М.Пришвина: “...Культ женщины входит в дело педерастии...” 4 Но Клюев сам в каком-то смысле приоткрывает значение материнского образа в той же книге “Львиный Хлеб”, когда в стихотворении “Умирают звёзды и песни...” говорит: “...Очиститель сходит // С пламенеющею метлой, // Сор метёт и пятна выводит, // Хлопоча, как мать , над душой” 5 . Значит, “материнская грудь” вполне может служить символом приобщения К Очистителю или Спасителю, если не указанием на то, что сам посвящаемый через казнь стал “мессией” или хлыстом. Здесь в первый раз совпадает оккультистский образ с доктриной русских сектантов. Последние считали, что “Бог может воплощаться в людей неопределённое количество раз... Воплощения Божества идут непрерывно: за одним христом является другой. <...> Смерть о Адаме есть смерть видимая, следствие греха; смерть о Христе есть таинственная, состоящая в отвлечении от всего внешнего, углублении в самого себя и постоянной духовной молитве. Кто таинственно умрёт, тот делается храмом Божиим и Дух Божий живёт в нём; он делается сыном Божиим (ещё один вариант материнского образа у Клюева – Ю.С.), новым Христом; ему закон не лежит и он может творить чудеса” 1 . Упоминаются также и самоистязания у хлыстов с той же целью. Это, так сказать, правила игры, в которую всю жизнь играл Клюев. А вот фрагмент очерка о Таро, относящийся к “Повешенному” и принадлежащий оккультисту П.Д.Успенскому (первая русская публикация – 1912 г.): “Теперь он знает, что он стоит между землёй и небом, подчинив стихии магическим символам, <...> и он же в пустыне ищет Истину с фонарём при ярком свете дня. Теперь он нашёл её” 2 . В современном объяснении этой карты сказано: “...Сокровенное имя двенадцатого аркана – “Мессия”. В некоторых вариантах символической картины Аркана Мессия изображён распятым на круге Зодиака, на звёздном круге; это означает нисхождение Богочеловека в миры проявленные” 3 . Какими представлялись эти миры Клюеву, мы увидим позже, а теперь коснёмся ещё одного аспекта символики Повешенного , который можно найти в комментируемом стихотворении. Смысл следующих строк: “Захлёстнутым за ноги надо // Отлить из кровинок сосуд. // В нём влага желез, сочленений, // И с семенем клей позвонков...” – вполне тёмен. Но если взглянуть на него в контексте образов, о которых мы говорим, обозначится несколько интересных моментов. Например, слово “влага” – как элемент магической картины мира – говорит об истолковании символизма “Повешенного” не так как, как толковался он достаточно известными в России Э.Леви и Папюсом, а об интерпретации в духе английского оккультиста конца XIX в. А.Вейта (Уайта), принадлежавшего кругу герметического ордена “Золотой Зари” 1 . Если Э.Леви и Папюс обозначают “Повешенного” еврейской буквой “ламед” 2 , то А.Вейт для того же употребляет букву “мем” и пишет: “”Повешенный” являет собой излитую страсть, завершённость процесса... <...> Буква еврейского алфавита для Повешенного – мем. Эту букву “Сефер Йецира” связывает с водой. <...>. Вода есть кровь земли , носитель жизни и плодородия. Она – “исток” и “начало”... <...> В стадии Повешенного маг погружается в подводные течения своего внутреннего существа. <...> Для переоценки ценностей – Повешенный перевёрнут на виселице вверх ногами – структура перевёрнута и разбита для освобождения глубинных вод. Эти воды плодоносны. Они несут семя новой жизни (...с семенем клей позвонков...”), того, что в маге потенциально является истинным “Я”” 3 . Если иметь в виду происхождение карт Таро из Каббалы, то с помощью последней можно обнаружить специфический смысл в строке “отлить из кровинок сосуд”. “Сосуд” по учению еврейского мистика Ицхака Лурии означает часть или член тела 4 – и ещё мир, вселенную (в духовном её состоянии) 5 . Отвлекаясь, заметим, что И.Лурия входил в круг чтения литературно-философской элиты “серебряного века” – экземпляр его трактата, переведённого на французский язык, современный переводчик и комментатор приобрёл, по собственному признанию, у наследников Н.А.Бердяева 6 ... Гершом Шолем объяснил понятие “сосуд” у Лурии отчасти похоже (в некоторых моментах) на то, как А.Вейт истолковал символику “Повешенного”: “Так как Божественный план вещей предусматривал сотворение конечных существ или форм, каждой со своим собственным, отведённым ей местом в идеальной иерархии, то эти обособленные потоки света улавливались и держались в особых “чашах”, созданных или, вернее, эманированных для этой особой цели. Сосуды, предназначенные для трёх высочайших сфирот , принимали их свет, но когда сразу хлынул единый поток света из нижних сфирот , он оказался слишком сильным, чтобы отдельные сосуды могли выдержать его, и они разбились вдребезги. То же самое, хотя и не совсем в той же степени, произошло и с сосудом последней сфиры” 1 . Истолкование этой последней сефиры в духе возрожденческой (“христианской”) Каббалы даёт нам в итоге то, что иначе как “отлитым из кровинок сосудом” не назовёшь. В “Книге священного Евангелия Господа нашего Иисуса Христа”, изданной в Вене в 1555 г., есть гравюра, на которой “изображён св. Иоанн, созерцающий Распятого Христа, Чьи раны проецируются на дерево Сефирот. Ране, нанесённой копьём Лонгина, соответствуют две сефиры – Теферет (Великолепие), изображённая в виде Солнца, и расположенная у подножья Древа Малхут (Царство), символизированная чашей, то есть Граалем . Гравюра на языке христианской каббалы говорит, что... Малхут символизирует присутствие Божества в материальном мире – Жертвенную Кровь, очистившую сынов Адамовых” 2 . Напомним, что значение карты Таро “Повешенный” – “Жертва” и “Мессия” 3 . Заметное человекобожие мага в подобном контексте вовсе не должно было смущать Клюева, надевавшего маску “хлыста”, – ведь учение этой секты допускает похожие вещи... То, что сефира Малхут обозначает “Царство” и символизируется Чашей св. Причастия (в “христианской” Каббале), вполне может быть расценено как метафора Евхаристии – таинства Царства . Но, конечно, Клюев как гностик не в состоянии принять Невыразимое – он пытается, в духе хилиастов, обнаружить Царство Божие на земле – в виде земного рая, “Беловодья” и т.п. И в комментируемом тексте он помещает картину “иного царства”. Однако, как нам кажется, Клюев пользуется здесь не столько своим “мистическим” опытом, сколько эрудицией – искомые образы очень схожи с тем, что писала Е.П.Блаватская в своей книге “Загадочные племена на “Голубых горах””... Книга Блаватской – один из немногих текстов, написанных и изданных автором по-русски (1-е изд.: Радда Бай. Загадочные племена. Три месяца на “Голубых горах” Мадраса // Русский вестник. 1884, № 12; 1885, №№ 1–4. Отдельное издание – Спб., 1893). Основательница теософского общества обладала определённым духовным влиянием в России рубежа XIX–XX вв. – в среде, отдалённой от собственно теософских кружков. О ней писал философ Вл.С.Соловьёв, его брат Всеволод, автор известнейшего до сих пор памфлета “Современная жрица Изиды”. Вполне возможно, что не без влияния Соловьёва-философа Б.Н.Бугаев – будущий Андрей Белый – увлёкся сочинениями Радды Бай, о которых записал в 1896 г.: “Прочитываю книгу Блавадской (так!) “Из пещер и дебрей Индостана” и совершенно ею увлекаюсь. <...> Я начинаю искать литературу по тайным наукам; прочитываю “Голубые горы” Блавадской...” Безусловно, факт увлечения А.Белого Блаватской сам по себе не означает, что и Клюев разделил это увлечение. Но вполне вероятно, что встречающийся на Руси повсеместно “Русский вестник” не миновал его внимания. Кроме того, даже столь под чёркивающий собственную “самобытность” человек, как С.Есенин, отнюдь не отказывался (в автобиографии) признать влияние Белого (“в смысле формы”) – что уж говорить о Клюеве... Так или иначе, но первое, что могло остановить внимание Клюева в книге Блаватской о “Голубых горах” – это описание облика тоддов, племени “живых богов” (“хлыстов”?), чрезвычайно схожее с описанием русских раскольников и сектантов: “...Чёрные, блестящие чистые волосы, обрезанные (в кружок)... Усы и бороды их, которые они никогда не стригут... Улыбка кроткая и весёлая, как бы младенческая в своём выражении” . Ну чем не “кержаки”? Вот ещё куда более значимая параллель – о хлыстах в “Полном православном энциклопедическом словаре” (Изд. П.П.Сойкина, Б. М., б.г. Т. II, с. 2281–2285) сказано: “На собраниях мужчины надевают белую рубашку с широкими рукавами длиною до крайних оконечностей ног; она называется радельной мантией, парусом” . А вот что пишет о тоддах Блаватская: “...Группа длинноволосых, с седыми бородами, почтенного вида старцев, укутанных в белые мантии... <...> ...Женщины с длинными, гладко причёсанными и распущенными по спине волосами и в таких же мантиях” , – словно бы готовые к радениям, добавим мы. Ещё одна общая черта у хлыстов и тоддов: о первых “Православный энциклопедический словарь” говорит: “Не терпя брака, х<лысты> оправдывают внебрачные сношения и стараются не иметь детей” (С. 2284), тодды же, согласно легендам, “...не только не женятся, но и не умирают, даже не родятся; их младенцы сваливаются совершенно готовые с поднебесья...” Ещё одна деталь – в статье православного словаря (С. 2281) перечислены народные прозвища хлыстов, среди которых характерны “монтаны” и “самообожатели”. Первое слово, помимо воспоминания о ереси Монтана, можно прочесть и как “горцы” * – каковыми и являются тодды, а кроме того, когда Блаватская пишет о них как о “неземном племени”, “племени кудесников и полубогов” , которым поклоняются соседи, – нельзя ли назвать это самообожанием, да и хлыстовством?.. Теперь вернёмся к стихотворению Клюева, во второй строке которого появляется образ, вполне сопоставимый с тем, о чём писала Блаватская: “Косматые снятся шатры...” В сборнике “Львиный хлеб” подобные “шатры” встречаются в описаниях некоего вселенского единства, о котором настойчиво пророчествует Клюев. Среди народов мистического “интернационала” эта деталь обозначает североамериканских индейцев: “В расписном бизоньем вигваме” , “...О бизоньих вигвамах на вятских лугах” . Эти строки, как может показаться, чётко локализуют значение образа. Но у Клюева в интересующем нас стихотворении последние две строки третьей строфы звучат: “Отрадны казнённому сени // Незыблемых горных шатров...” , что может соответствовать описанию жилищ и святилищ тоддов у Блаватской: “Постройки... напоминают своей формой кибитки киргизов. <...> ...имея высоты от земли до края пирамидальной крыши не более 10 футов. <...> ...в крошечные отверстия своих миниатюрных пирамид” . Здесь необходимо напомнить о сакральном смысле бытового жилища (избы) – постоянном мотиве клюевской поэзии. Далее у Клюева: “И племя с безвестной молвою...” Понятно, что речь идёт о языке посвящённых или “языке птиц” восточных поэтов. Но вот что пишет Блаватская: тодды имеют некий язык, “но из того таинственного языка, на коем рассуждают их старшины, когда держат совет, и который употребляется ими во время их неведомых обрядов..., Метц (немецкий этнограф, со слов которого автор передаёт это известие – Ю.С.) не понимал ни одного звука. Этого языка не понимают женщины тоддов, или им, может быть, запрещено говорить на нём” . Любопытный момент, соответствующий привязанностям Клюева – мужское братство посвящённых. С этим можно увязать и вторую строку второй строфы: “Там... отрок геенски двууд” . Во-первых, это можно счесть указанием на “Повешенного” как символ гермафродита (или андрогина) . Но, во-вторых, напоминает интереснейшую интерпретацию платоновской легенды об андрогине, данную в книге “Очерки античного символизма и мифологии” (1930) А.Ф.Лосевым, участником движения имяславцев (с этим движением, как говорилось выше, Клюев, видимо, солидаризовался): “Во-первых, первоначальные андрогины были разделены отнюдь не так, что из каждой природы получалась муже-женская пара . По мысли Платона, андрогины ещё до разделения были уже мужского, женского или среднего рода. <...> Во-вторых, <...> любовь заключается в искании одной половины другою, не обязательно мужскою женской или обратно . Мужская ищет мужскую, женщина же – женскую” . К этому следует добавить алхимический смысл гермафродита, чей “христологический” символизм согласуется с доктриной хлыстовства. К.Г.Юнг писал: “... lapis или гермафродит, подобно четвертованному, или разорванному на части, или распятому на Четверине богу, представляет конфликт элементов и страдает от него, в то же самое время создавая единство Четверицы; кроме того, он тождественен продукту этого единства. Алхимики не могли не отождествить своего Первичного Человека с Христом...” . Для этого момента характерен мотив казни в связи с соединением черырёх элементов: земли, воды, воздуха и огня. Подобный смысл заключает в себе и “Повешенный” – более того, иногда он изображается распятым, как мы уже здесь вспоминали. Заметим, что клюевские слова о “двуудом отроке” в чём-то согласуются с одним из положений “Ключей Марии” (1918) С.А.Есенина: “...между Белым земным и Белым небесным происходит сочетание в браке. Нам является лик человека, завершаемый с обоих концов ногами. Ему уже нет пространства, а есть две тверди. Голова у него уже не верхняя точка, в точка центра, откуда ноги идут, как некое излучение. Наш пуп в этом отношении самый наилучший толкователь символа этой головы и о послании нас слить небо с землёю” . Здесь любопытны два момента: во-первых, “лик человека, завершаемый с обоих концов ногами” заставляет вспомнить и о “двуудости”, и о “повешенном вниз головою”, а во-вторых, рассуждения о “пупе” говорят о сомнительности “народного посвящения” уже у самого Есенина. Дело в том, что слова поэта явно намекают на афонских исихастов (с их учением связывали свои построения афонские же и русские имяславцы, а также Клюев – свою биографическую легенду). Так вот, упоминание “пупа” здесь указывает на то, что Есенин воспринял и согласился с утрированной концепцией исихазма, идущей от его анафематствованного критика XIV в. Варлаама Калабрийского: “В полемическом пылу Варлаам обозвал исихастов омфалопсихи , “пуподушники” . Это заблуждение повторил автор изданной в 1900 г. “Настольной книги для священно-церковно-служителей С.В.Булгаков (М., 1993, с. 1622) . Всё это лишний раз говорит о невысокой требовательности к источникам со стороны литераторов, разыгрывающих из себя сектантов. Вернёмся, однако, к стихотворению Клюева. Последняя строка первой строфы может считаться прямым указанием на книгу Блаватской о “Голубых горах”: “...племя с безвестной молвою // У аспидно-синей горы”. Этот образ характерен для Клюева – в нескольких автобиографиях он пользуется им: “Знаю Русь – от Карелы и Пинеги до сапфирных гор Китайского Беловодья ” (1926), “Жизнь моя тропа Батыева (последнее словосочетание позаимствовано из романа П.И.Мельникова-Печерского “В лесах” – Ю.С.): <...> От Соловков до голубиных китайских гор...” . У Блаватской же сказано: “...Горы таинственные Обитель Див неведомых, Холмов Голубых... – как гласит старая песня на нежном наречии малаялима. <...> ...даже в туманную погоду холмы, сверкая как драгоценный сапфир внутренним огнём, словно тихо дышат, переливаясь, как волнами, своими золотисто-голубыми, в отдалении – синими, лесами...” . Слово “сапфирный” – не пустая метафора в устах Клюева и Блаватской. Символизму сапфира посвящено несколько страниц в “Столпе и утверждении Истины” священника П.А.Флоренского, где, среди прочего, сказано: “Египетский первосвященник носил на груди сапфир ... на этом камне было вырезано изображение богини Истины или Справедливости... Еврейский первосвященник носил на груди камень, который имел то же имя: Истина, Справедливость ... Самое название сапфир ... значит писать, говорить, прославлять, хвалить, писец, писание, книга . Эти различные наименования указывают на слово , на писанную или изустную речь, на премудрость Божию, содержащуюся в Sepher евреев или Библии” . К этому можно добавить слова из алхимического трактата, приведённые К.Г.Юнгом и связывающие этот образ с гермафродитом, в свою очередь соотносимым с “Повешенным” Таро: “Тогда вырастает сапфирный цветок гермафродита, чудесная тайна Макрокосма...” Это может послужить, помимо прочего, ещё одним значением в толковании “двуудого отрока” у Клюева... А кроме того, цвет, соответствующий “Повешенному” (в системе А.Е.Вейта) – тёмно-синий (“аспидно-синий”) . “Голубые горы”, согласно преданиям, переданным Блаватской, были и раем земным, и адом , что напоминает Беловодье русских преданий (любопытно, что один из старообрядческих толков имел священников будто бы беловодского постановления ) – и слова Гермеса Трисмегиста, процитированного клюевским сподвижником Есениным в “Ключах Марии”: “Что вверху, то внизу, что внизу, то вверху...” В третьей строке третьей строфы Клюев называет повешенных “казнёнными”, что странно, учитывая добровольность такой формы посвящения и на изображениях Таро, и у хлыстов, практиковавших самоистязание . Более того, обычный человек может побывать в “Голубых горах” “разве что после смерти” . Но здесь текст Блаватской снова может нам помочь: она рассказывает о сожжении соседями в округе “Голубых гор” селения колдунов-курумбов вместе с жителями, за что сорок человек были повешены британскими колониальными властями . Интересно, что автор сравнивает этот случай с аналогичным в одной русской деревне, жители которой русским же судом были оправданы. Открытое сходство не могло, конечно же, не обратить на себя внимание Клюева. Кроме того, легенда о происхождении колдунов- курумбов, приведённая Блаватской, согласуется с первой строкой второй строфы комментируемого стихотворения – “Там девушка тигру услада...” На острове Ланке (Цейлон), во время мифической битвы добрых сил со злыми, на стороне зла выступили воины-тигры, которых демоны-ракшасы подпоили после битвы и устроили так, что тигры совокупились с женщинами-дьяволицами, положив своим приплодом начало племени карликов муллу-курумбов . Таков перечень оккультных ассоциаций стихотворения Клюева. Кроме того, книга Блаватской – возможный источник возникновения символа “Белой Индии”, важнейшего для поэта. Не единственный, конечно, источник... * * * Впрочем, мы не закончили бы дела, не обсудив напрашивающиеся литературные параллели комментируемого текста. Во-первых, символ “Повешенного” совсем не новость для мировой литературы ХХ в. Вокруг этой карты Таро выстроено повествование знаменитого (в том числе и в России 20-х годов) романа австрийца Густава Майринка “Голем (1915), “Повешенного” встречаем и в “Бесплодной земле” Т.С.Элиота , не говоря о многочисленных текстах (И.Кальвино, Ч.Вильямс, М.Павич и т.д.), использующих систему Таро для конструкции сюжета. То, что здесь интересы и творчество Клюева полностью совпадают с контекстом современной ему западной культуры – не случайность. В 1964 г., характеризуя традицию, к которой принадлежал Клюев, Эммануил Райс писал: “Клюев принадлежит к редчайшему в мировой литературе разряду подлинных мистиков, сумевших воплотить свой сверхчувственный опыт в людской речи, самою природою предназначенной для иных целей, как Ангелус Силезиус, св. Хуан де ла Крус и лучшие из английских метафизиков XVII века: Джордж Герберт и Джон Воун. Если не считать намного слабейшего Фёдора Глинку, в России Клюев – единственный . А за ХХ век не знаю ему равного и во всём остальном мире. Хотя многие из крупнейших поэтов нашего столетия были последователями Рудольфа Штейнера, знакомого также и Клюеву (Христиан Моргенштерн, Андрей Белый, Эдит Седергран, Лучиан Блага, Геррит Ахтерберг), он их всех превосходит подлинностью и интенсивностью своего, отнюдь не книжного, духовного опыта...” То, что опыт имел в большой мере всё-таки книжное происхождение, мы, как кажется, показали. Это, правда, совсем не говорит о полной стилизованности клюевских духовных приключений – просто индивидуализирует их, поскольку это всё-таки переживания поэта, а не члена хлыстовской общины. И то, что Райс отнёс творчество Клюева целиком (поскольку и масон Ф.Глинка – прежде всего европеец по взглядам и духовному опыту) к западной традиции, не исключая духовного индивидуализма этой традиции, весьма показательно . Во-вторых, есть повод задуматься о литературных корнях комментируемого стихотворения. М.Никё обратил внимание на интересную деталь в творчестве Есенина, относящемся к 1918 г.: “Даже в “Инонии” – гностической поэме о “просветлении бытия” и вочеловечении поэтического глагола... <...> космический свой путь поэт завершает созерцанием, “свесясь головою вниз”, родного края и родной матери; богоборчество кончается примирением противоположностей: “Что вверху, то внизу, что внизу, то вверху”, – согласно Гермесу Трисмегисту, которого Есенин цитирует в “Ключах Марии”, прямом ключе к “Инонии”” . Заметим, что это всё-таки своеобразное прочтение Есенина человеком той культуры, где карты Таро (марсельское Таро) занимают вполне определённое место. И тем не менее – стихи и проза Есенина написаны за четыре года до издания Клюевым интересующего нас стихотворения. Вряд ли можно говорить здесь о влиянии ученика на учителя, тем более, что образ, возвратно мифологизированный Мишелем Никё, у Есенина почти сплошь “приземлён”, абсолютно лишён потустороннего момента. Но, тем не менее, о небезразличии (по крайней мере) клюевского окружения к подобной проблематике здесь говорить можно. “По тучам еду как по ниве я, // Свесясь головою вниз. <...> Вижу тебя, Инония, // С золотыми шапками гор. // Вижу нивы твои и хаты, // На крылечке старушку мать...”, – конечно, всё это напоминает слащавую олеографию из “Нивы”, но горы, Инония – чем не Беловодье, Голубые горы или Белая Индия более тонкого клюевского письма, опосредованные для примитивного и сентиментального советского мещанина? Здесь же необходимо назвать имя ещё одного поэта – О.Э.Мандельштама. Его личные связи и связи творческие с так называемыми “новокрестьянскими” поэтами – прежде всего с С.А.Клычковым (до такой степени, что случайная перемена фамилии под публикацией стихов Клычкова на “Мандельштама” какое-то время не вызывала сомнений у литературоведов в авторстве последнего ), – обозначены в мемуарной литературе, но недостаточно исследованы. Первая публикация мандельштамовского “Века” состоялась в декабре 1922 г., в 4-м номере “России” (С.7) – к тому времени “Львиный Хлеб” уже вышел дважды, и возможно говорить о влиянии Клюева на Мандельштама. Приведём пример смысловой параллели: Н.Клюев О.Мандельштам Захлёстнутым за ноги надо Век мой, зверь мой, кто сумеет Отлить из кровинок сосуд. Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит В нём влага желёз, сочленений, Двух столетий позвонки? И с семенем клей позвонков... Кровь-строительница хлещет Горлом из земных вещей... Здесь “кровь-строительницу” можно сопоставить по смыслу с “отлитым из кровинок сосудом”, если понимать его как синоним сотворённого мира (согласно учению И.Лурии). И ещё строки Мандельштама: “...Снова в жертву, как ягнёнка, // Темя жизни принесли”, – в которые можно “вчитать” оба значения “Повешенного” – “Жертва” и “Мессия” (в образе ягнёнка-Агнца). А вообще-то перед нами прекрасный образец поэтического диалога, который, очевидно, нуждается в куда более пристальном взгляде, нежели тот, что мы смогли бросить здесь. Более того – как нам кажется, своеобразное воспоминание о клюевских стихах можно встретить у Мандельштама спустя пятнадцать лет, в “Стихах о неизвестном солдате”, например, в специфической космогонии строк: “Растяжимых созвездий шатры, // Золотые созвездий жиры”... Но и это требует отдельного разговора. апрель–май 2000 г. См.: Азадовский К.М. Николай Клюев. Путь поэта, Л., 1990; и особенно: Азадовский К. О “народном” поэте и “Святой Руси” // Новое литературное обозрение, № 5, 1993. С. 88–122. Клюев Н. Львиный Хлеб. М.: Изд. “Наш путь”, М., 1922; то же, Берлин, 1922. Цит. по: Клюев Н. Сочинения. Под общей редакцией Г.П.Струве и Б.А.Филиппова. Мюнхен, 1969, том 2. С. 172. 2 Леви Э. Ритуал трансцендентальной магии. М., 1995. С. 117. 3 Азадовский К. О “народном” поэте и “Святой Руси”... С. 88. 4 Павлович Г. (Ю.Соловьёв). “В белом венчике из роз...” // Волшебная гора, V, М., 1996. С. 25–26. 5 фон Франц М.-Л. Алхимия. Введение в символизм и психологию. Пер с англ. Ю.М.Донца. Спб., 1997. С. 131. 1 См., напр.: Стефанов Ю. Следы огня... // Майринк Г. Ангел Западного окна. Спб., 1992. С. 16–17; Керлот Х.Э. Словарь символом. М., 1994. С. 549–560. 2 Азадовский К. О “народном” поэте... С. 114. 3 Памятники литературы Древней Руси. XIII в. М., 1981. С. 474. 4 “Символическое значение ужасного льва, пожирателя людей, восходило к текстам псалмов: “Да не исторгнет он, подобно льву, души моей, терзая, когда нет избавляющего и спасающего” (Пс. 7,3); “Спаси меня от пасти льва” (Пс. 21, 22). Погибающие в львиной утробе символизировали христиан, которых стремительный и неистовый дьявол обрекает на адские муки. Этот враг рода человеческого, подобно “алчущему добычи и рыкающему льву”, постоянно ищет путей к овладению душой грешника. Идея плотоядного льва-антихриста распространена в искусстве ХII в. <...>“. (Даркевич В.П. Народная культура средневековья. Светская праздничная жизнь в искусстве IX–XVI вв. М., 1988. С. 31–32). Алхимическое значение образа нас пока не интересует, а вот богословская двойственность здесь, равно как и уподобление Клюевым Ленина в одноименном цикле “пурпурно горящему Льву”, заставляет вспомнить столь же двойственный образ Христа в финале поэмы А.Блока “Двенадцать” (о чём см.: Свящ-к Флоренский П.А. О Блоке // Литературная учёба. 1990, № 6. С. 96; Павлович Г. Ук. соч. С. .22–26). 5 Новое литературное обозрение. № 5, 1993. С. 105. 6 Азадовский К.М. О “народном” поэте... С. 91, 113. Здесь следует вспомнить об оккультных увлечениях А. Белого, о его круге чтения – Блаватской, Сент-Иве д ' Альвейдре, Элифасе Леви, Папюсе, Станисласа де Гюэйта (основателе, к слову, “Каббалистического ордена розенкрейцеров”) (Андрей Белый и антропософия. Публ. Д.Мальмстада // Минувшее. Т.9. М., 1992. С. 462). Андрей Белый был сотрудником Клюева по движению “Скифов”, объявлял его едва ли не пророком, вряд ли отдавая себе отчёт в том, что сам и воспитал этого “пророка” (Филиппов Б. Николай Клюев. Материалы для биографии // Клюев Н. Сочинения. Т. I. С. 87–88, 68). 1 Азадовский К.М. О “народном” поэте... С. 105, 113. Здесь Азадовский указывает на цикл “Спас” из второго тома “Песнослова”: “Он есть Альфа, Омега, // Шамаим и Серис, // Где с Ефратом Онега // Поцелуйно слились” (Клюев Н. Сочинения. Т.2. С. 448). Масонско-розенкрейцерскую образность можно найти в более поздних клюевских текстах, например, “Предсмертных песнях”: Разгадать ли красную тайну // Кляксопапирным ведунам? // От Печоры на Буг и Майну // Мчится всадник – Ржаной Хирам. // То строитель звёздных просонок // Всеплеменной песни-избы...” (Предсмертные песни Николая Клюева. Публ. и прим. К.М.Азадовского // Звезда, 1991, № 3. С. 162). В комментариях к Гагарьей судьбине” (с. 113) Азадовский объясняет “Шамаим” как “древнееврейское слово, означающее “небо”, “небесный свод””. Однако, указание самого Клюева на “братьев Розы и Креста на Руси” помогает нам с некоторой долей уверенности предложить в качестве источника к этому клюевскому образу статью В.Н.Тукалевского “Н.И.Новиков и И.Г.Шварц” из 1-го тома сборника “Масонство в его прошлом и настоящем” (М., 1914. С. 216), где сказано: “Условия соединения элементов – меркурия, соли; взаимоотношения Шамаим (огненной воды) и Ареца (мрачности) и много других подобного же рода отношений частей мира видимо составляли материал как для “работы” некоторой части розенкрейцеров, так и для составления той алхимической литературы, которая начинала получать распространение среди русских масонов” . Речь здесь идёт о доктрине и ритуале московских мартинистов из кружка Н.И.Новикова. Возможно, этот текст имеет отношение и к появлению в стихах Клюева “ржаного Хирама”. 2 Освальд Вирт “отмечает, что создателям Таро должна была быть хорошо известна Каббала, поскольку они установили число старших арканов равным 22, т.е. таким же, что и число букв в еврейском алфавите, где каждая из них чревата символикой...” (Керлот Х.Э. Словарь символов... С. 503) См. также: Папюс. Каббала или наука о Боге, вселенной и человеке. Пер. А.В.Трояновского под ред Н.А.Преферковича. Спб, 1910. С. 121. 3 Райс Э. Николай Клюев // Клюев Н. Сочинения. Т.2. С. 73. 4 Там же, с. 84. Здесь важно помнить об антропософии Андрея Белого и его влиянии на Клюева. 1 Брачев В.С. Петербургские мартинисты 1910–1925 годов // Отечественная история. 1993, № 3. С. 183, 185, 190. 2 Показательно, что один из скандалов вокруг С.А.Есенина произошёл 20 апреля 1924 г. в петербургском кружке актёра Н.Н.Ходотова, именовавшемся “Ложа вольных строителей” (Примечания К.М.Азадовского к публикации: Гарина М. Воспоминания о С.А.Есенине и Г.Ф.Устинове // Звезда. 1995, № 9. С. 148–149). 3 Керлот Х.Э. Словарь символов... С. 502. 4 Пришвин М.М. Дневники. Книга 3. Дневники 1920–1922 гг. М., 1995. С. 98. 5 Клюев Н. Сочинения. Т. 2. С. 147. 1 Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. II. Б.м.: типография Сойкина. Б.Г. С. 2282, 2284. 2 Успенский П.Д. Новая модель вселенной. Спб, 1993. С. 249. 3 Лазарев Е. Священная книга арканов. Аркан XII. Сострадающая любовь // Наука и религия. 1996, № 12. С. 55. 1 Гюйо Л. Писатели-фантасты “Золотой Зари”. Пер. с фр. Ю.Стефанова // Волшебная гора, III. М., 199. С. 233–234. 2 Папюс. Каббала... С. 121; Леви Э. Ритуал трансцендентальной магии... С. 117, 223. 3 Цит. по: Кавендиш Р. Магия Запада (Чёрное искусство). М., 1994. С. 57. Разрядка наша – Ю.С. 4 Кетер Г. (Ю.Стефанов) Примечания к Ицхак бен Шломо Лурия. Сефер Ха-Гилгулим. Книга перевоплощений. // Контекст-9. № 5. М., 2000. С. 258. 5 Там же, с. 257. 6 Там же, с. 244. 1 Шолем Г. Основные течения в еврейской мистике. Т. II. Иерусалим, 1984. С. 85. 2 Нестеров А., Стефанов Ю. Алхимическая тинктура Артура Макена // Контекст-9. № 4. М., 1999. С. 186. 3 Это не единственная возможная интерпретация образа “отлитого из кровинок сосуда”, поэтому мы сочли необходимым наметить здесь и другие способы истолкования. Как уже говорилось, “Повешенный” означает конец “Великого делания” алхимиков, то есть обретение философского камня, стадию, обозначаемую словом “рубедо” – “краснота”, превращение – трансмутацию. В миниатюре из английской книги 1598 г. “Splendor Solis” “изображается Воскресение души благодаря духовной алхимии...” Душа там изображена в виде человека с грязной (“нигредо”) нижней половиной тела и головой в форме кроваво-красного шара. Этот шар олицетворяет окончательную трансмутацию (Мудрость древних и тайные общества. Смоленск, 1995. С. 56). Здесь также можно вспомнить о непосредственных ощущениях подвешенного вниз головою человека, которому кровь “притекает к голове”. И ещё один образ, изображённый в трактатах Парацельса, а из них попавший в книги К.Г.Юнга, нелишним будет вспомнить по интересующему нас поводу. Это Мелюзина, живущая в крови. Юнг в работе “Парацельс как духовное явление” (1941–1942) так пишет о ней: “...рай находился... под водой – и он “всё ещё там”. <...> Мелюзины же остались, как существа водные, в изначальном райском состоянии и продолжают жить в человеческой крови. Коль скоро кровь – первобытный символ души, Мелюзина поддаётся истолкованию как некий “дух” (“привидение”), во всяком случае – какое-то психическое явление. Это толкование подтверждается в комментарии Дорна, где говорится, что Мелюзина есть... появляющееся в мыслях видение . <...> Мелюзина, обманчивая Шакти , должна вернуться в водное царство, иначе работа не достигает своей цели. Ей больше не следует маячить перед адептом, соблазняя его своими жестами; она должна обратиться в то, чем и всегда-то была: в часть его целостности (В стадии “Повешенного” маг превращается в гермафродита, двуполое существо – Ю.С.). В качестве таковой Мелюзина должна возникнуть перед его внутренним взором... Это ведёт к соединению сознания и бессознательного... <...> Благодаря этому союзу возникает целостность , которую... мудрость всех времён и народов обозначала символами, именами и понятиями, чья множественность поистине неисчерпаема” (Пер. А Гараджи из кн.: Юнг К.Г. Дух Меркурий. М., 1996. С. 111, 154. Разрядка наша.). Заметим, что образ Мелюзины вовсе не чужд как древнерусской литературе, так и литературе “серебряного века”: имеются в виду повесть о Мелюзине, переведённая на русский в 1677 г. и её переложение А.М.Ремизовым (Мелюзина и Брунцвик. Париж: Оплешник, 1952). См.: Протопресвитер Шмеман А. Евхаристия. Таинство Царства. М., 1992. С. 26–54. Андрей Белый и антропософия. Публ. Д.Мальмстада // Минувшее. Т.9. М., 1992. С. 452. Цит. по: Блаватская Е. (Радда-Бай). Загадочные племена на “Голубых горах”. Новгород, 1992. С. 24. * Франц. montagne – “гора” (прим. ред.). Клюев Н. Сочинения. Т.2, с. 147. Блаватская Е. Ук. соч., с. 147. Дугин А.Г. “Магический реализм” Густава Майринка // Майринк Г. Голем. Вальпургиева ночь. М., 1989. С. 317. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М ., 1993. С . 854. Юнг К . Г . Mysterium Conunctionis. Пер с англ., лат. М. – К., 1997. С. 453–454. Есенин С.А. Сочинения. М., 1988. С. 599. Прот. Мейендорф. Введение в святоотеческое богословие. Вильнюс – М., 1992, с. 337. Любопытно, что подобный взгляд на исихастов отчасти подкреплялся намеренным упущением описания психо-соматического способа молитвы в русском “Добротолюбии” свт. Феофана Затворника (см.: Дунаев А.Г. Предисловие составителя // Путь к священному безмолвию. М., 1999. С. 7–8), хотя это описание можно было найти у преосв. Порфирия Успенского (Восток христианский. История Афона. У. III, отд. 2, [вып.] 1. Спб., 1892. С. 238). В современном переводе Дунаева это место из “Метода священной молитвы и внимания Симеона Нового Богослова” звучит так:: “Затвори дверь ума и вознеси ум твой от всего суетного, то есть временного. Затем, упершись брадою своей в грудь, устремляя чувственное око со всем умом в середину чрева, то есть пуп, удержи тогда и стремление носового дыхания, чтобы не дышать часто, и внутри исследуй мысленно утробу, дабы обрести место сердца, где пребывают обычно все душевные силы” (Путь к священному безмолвию... С. 23). Как можно видеть, слово “утроба” здесь означает, скорее, внутренние органы человека вообще, чем собственно “живот” или “пуп”. Цит. по: Азадовский К.М. О “народном” поэте... С. 95. Разр. наша. Блаватская Е. Ук.соч., с. 9. Разр. наша. Свящ-к Флоренский П.А. Столп и утверждение Истины. М ., 1914. С . 558–559. Юнг К . Г . Misterium Coniunctionis... С. 470. Кавендиш Р. Магия Запада. М., 1994. С. 54. См.: Атеистический словарь. Изд 2-е, испр. и дополн. М., 1986. С. 53 – “Беловодская иерархия”. Есенин С.А. Сочинения... М., 1988. С. 591. Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т II. Б.м., Б.г. С. 2284. Блаватская Е. Ук. соч., с. 10. Мы говорили уже о внимании Клюева к сочинениям русских мистиков конца XVIII – нач. XIX вв. Вот фрагмент письма М.М.Сперанского, посвящённый практике “умной молитвы”, характерный сопоставлением Индии и православного монастыря, связующим эти два места, которое вновь, как тексты Клюева и Есенина, отсылает нас к традиции афонского монашества: “Невидимые следы сей молитвы сокрыты во всех почти религиях, исключая тех, коих дух мира сего совершенно исказил и обезобразил: ею молятся в Индии и здесь в Саровской пустыни, ибо о Христе Иисусе несть ни иудей, ни еллин, но все нова тварь” (Дубровин Н.Ф. Наши мистики-сектанты. А.Ф.Лабзин и его журнал “Сионский вестник” // Русская старина. 1894, сент. С. 164). Весьма показательно название публикации, откуда взята цитата, – подобный текст мог наверняка заинтересовать Клюева. “<...> I do not find // The Hanged Man/ Fear deat by water”. Хотя здесь всего лишь обыграна инверсия поговорки: “Кому суждено быть повешенным – не утонет” , символ влаги, как говорилось выше, характерен для “Повешенного” Таро. Райс Э. Николай Клюев // Клюев Н. Сочинения. Т.2. С. 84. Разр. наша. Впрочем, выбору Клюева образа повешенного вниз головой можно предложить и русский источник – апокрифическое житие мученика Никиты, победителя бесов, послужившее в свою очередь источником народного действа о царе Максимиане (Максимилиане). Среди мучений, устроенных царём своему сыну-христианину есть и такое: “...вешают его вниз головой. Приходит к нему дьявол и говорит: “сице ужьзите добре и учите: никтоже от князь ваших досадил нам: сей бо попрал ны есть ни во что же”. Никита отворачивается, а дьявол кричит: “о горе мне и люте, яко яти мя хощет мучениче Христов Никита” и отходит” (Евсеев И. Привесный образок с изображением св. великомученика Никиты // Сборник Орловского церковно-археологического комитета. Т. I. Орёл, 1905. С. 430). Никё М. Поэт тишины и буйства // Звезда. 1995, № 9. С. 126. Мандельштам Н.Я. Воспоминания // Юность. 1989, № 7. С. 50. Мандельштам О.Э. Сочинения в 2-х томах. Т.1. М., 1990. С 496. Варварские тексты: Соловьёв Юрий Павлович. Иное царство Николая Клюева
Источник: http://www.debryansk.ru/~ron/sol.html