| varvar.ru: Архив / Тексты / Игнатычев / 1979: Гражданин своего времени / Часть 2. Кризис жанра |
Часть 2
КРИЗИС ЖАНРА
В каждом деле, как известно, есть свой предел, есть тот технический уровень, после которого, количество неминуемо переходит в качество, и последствия неосмотрительных действий приводят к некрасивому результату. Воинская дисциплина, общая для всех и сформулированная на бумаге, была вещь понятная и неоспоримая, однако, как и многие другие правила армейской жизни, в каждом отдельном месте имела свои особенности.
Военный Институт, достигший своего пика общевойсковой подготовки, военного спорта и строевой выправки в период правления генералов Катышкина и Величко, имел по-своему неплохие традиции. Достаточно сказать, что никто из курсантов института не испытал никакого физического унижения, или попросту банальных армейских побоев, за весь период пятилетней учебы. Великий стимул – страх быть отчисленным из ВИМО без разборов на месте, включая и жертву драки, – сдерживал даже самые горячие головы. Драк и конфликтов в трехтысячном московском курсантском войске не было вообще, что для многих покажется невероятным, хотя желания подраться было много. Ходили слухи, что особо непримиримые бойцы устраивали встречи в увольнениях, но подобные джентльменские драки по договору больше напоминали благородные дуэли, чем черную неуставнуху.
За более мелкие нарушения курсантов иногда отправляли на гарнизонную гауптвахту, с которой народ приезжал сильно подавленным с серыми лицами. Поход «на кичу», как на курсантском жаргоне называлась гауптвахта, был, в общем, редким наказанием и был обычно один за пять лет, однако, если до осужденного не доходило, то он рисковал быть отчисленным с отправкой в войска дослуживать остаток срока до двух лет срочной службы. 10 суток гауптвахты, максимальное наказание в армии, в институте было своего рода черной меткой, предупреждением, после которого, последуют уже настоящие неприятности.
Плац ВИМО зимой. Вид из учебного корпуса.
Второй «черной меткой» была двойка на экзамене, что для высшего военного учебного заведения было равнозначным провалом. По инструкции курсант, получивший двойку, имел только одну возможность перездать неудачный предмет за счет своего короткого отпуска, обычно следующего после экзаменационной сессии. В случае второго провала, у курсантов была реальная опасность быть отчисленным из института по неуспеваемости и быть отправленным в доблестные войска для продолжения доблестной службы в погонах с буквами «СА» без желтых курсантских полос.
Получить сразу две «черные метки» было несомненной удачей, о которой никто до меня не слышал.
2. “ Oh , darling !...”
Вряд ли кто-нибудь из выпускников нашего доблестного ВИМО станет спорить, что конец третьего курса был самым тяжелым, что весной 1979 всем хотелось на волю, и что последний год казармы, омраченный безвылазными карантинами по гриппу, был невыносимо долгим и противным. Четвертый курс, когда по правилам института курсанты перезжали в общежитие с вековым традиционным названием «Хилтон», на углу Волочаеской и Танкового проезда, казался просто несбыточной мечтой всей короткой институтской жизни и свободой, которая только снилась узникам южноафриканского апартеида. Уставший народ третьего курса восточного факультета выживал. Кто-то срывался, попадался с пьянками в увольнениях, оценки по предметам получались не самые лучшие, и настроение девятнадцатилетних пацанов было подавленнным в долгом ожидании послеэкзаменационного отпуска. В конце концов, летняя сессия 1979 года наступила, однако, для меня она стала роковым предупреждением.
Общежитие ВИМО «Хилтон», вид с Волочаевской улицы. 2002 год.
Я не любил китайский язык, язык древний, богатый и сложный. Я не любил малопонятную культуру и историю восточной страны, без чего никакой язык не станет твоим родным. Я, как и все остальные курсанты института «осчастливленные» редким языком, увы, были воспитаны в духе непримиримости к китайскому политическому ревизионизму, готовы были стоять на страже наших границ, и, если придется, разговаривать с «носителями языка» с помощью «переводчика» – рычажка перевода с одиночного на автоматический огонь на автомате АКМ. В 1979-ом Китай выглядел грязноватым, нищим, злобным, затаившемся монстром, и пролетевшие слухи о нападении Китая на Вьетнам весной того года мало кого удивили. Никто и не предполагал тогда, что со временем Китай станет «всемирной кузницей», что китайские деньги станут уважаемыми и что некоторые из наших выпускников курса все же сделают карьеру с китайским языком в перестроечные времена.
Мои успехи в изучении языка товарища Мао мало впечатляли. Я имел твердую общую тройку, и на удачном экзамене иногда даже получал хорошие четверки. Летняя сессия 1979 года была для меня неожиданным ударом – на письменном экзамене по военному переводу китайского языка я получил двойку – «банан» на курсантском жаргоне, ту самую «черную метку», после которой начинались большие неприятности. Письменная работа пошла неудачно, и набрав много ошибок в иероглифике, я пролетел по полной программе. Дальше все выглядело мрачно – пересдача, испорченный отпуск и занесение навеки в списки двоечников...
Моя оценка удивила не только меня, окружающие глядели на меня с удивлением, и даже с сочуствием, когда вечером, на построении курса в казарме курсовой офицер капитан Стогов зачитывал нам результаты последнего сданного экзамена.
Все, жизнь остановилась! Все надежды на веселый летний отпуск рухнули, и дальнешая учеба выглядела в мрачном свете. Убитый безысходностью и бессилием изменить ситуацию, я неожиданно нашел сочувствуещего. В пустой гулкой казарме, не обращаясь ни к кому, громко возмущался несправедливыми результатами экзамена Юра Ч., полу-отличник, передовик и неплохой человек, схвативший за тот самый перевод первую в своей жизни тройку. Посетовавши на злобную судьбу и несправедливые оценки, мы приняли отчаянное и рискованное решение – плюнуть на все, и сорваться в город, и отдохнуть от всего, используя мою дом, в которой в те дни по дьявольской иронии никого не было, что бывало крайне редко.
Самовольные отлучки, на жаргоне «самоходы», наказывались жестоко, но нам нужно было отключиться, чтобы забыть про свои печальные оценки. Наш дерзкий самоход был оформлен по полной программе. Ссылаясь на какие-то задания начальника курса мы предупредили старшину, что мы отправлены в город до утра и выписали себе хорошие «стиранные» увольнительные записки, многоразовые бланки, на которых после специальной процедуры остается только гербовая печать и подпись «командира роты».
...Вечер прошел хорошо, мы пили сладкий греческий мускат, слушали музыку и тихо расслаблялись у меня дома в пустой квартире. Юра был неплохим музыкантом и большим патриотом Битлз, и мы с удовольствием распевали знаменитые « Let it Be » и « Oh , darling !», чокаясь хрустальными бокалами, вытащенными по случаю на свет с пыльных полок.
Обратный путь прошел по плану, когда утром мы, выбритые и надушенные, в хорошем настроении, вернулись в расположение ВИМО. Абсолютно уверенные в успехе, мы приступили к занятиям, когда начальник курса, капитан Парамонов, вызвал нас в коридор учебного корпуса, и, ни слова ни говоря повел на этаж ниже, где распологалось командование факультета. Остановившись перед черной, обитой по наменклатурной традиции дверью с золотой табличкой «Начальник факультета», я с ужасом понял, что это все, конец. Наше путешествие, как потом выяснилось, засветил майор-особист, приятель нашего начальника курса, который видел нас в метро на Бауманской, и стояние перед дверью генерала означало только одно – расстрел на месте, тк человеческого разговора с человеком по кличке «Органчик» быть не могло.
Учебный корпус ВИМО и желтая казарма, где в правом крыле, на первом этаже располагался курс Второго факультета 1976-1979 гг.
3. Органчик
Генерал-майор, фронтовик, начальник второго факультета Военного Института в общем был неплохим человеком и все по-своему любили его. Однако, полученная почетная должность начальника факультета его явно тяготила, работу военных переводчиков он не знал, а курсантов не любил, видя в них только источник неприятностей. К нарушителям воинской дисциплины генерал относился, как к предателям родины, со всей ненавистью заслуженного фронтовика, и, попавшемуся под горячую, неразборчивую руку курсанту, надеяться на снисхождение было нечего.
Однако, ни могучим ростом, ни грозным генеральским видом нач.факультета не обладал, но главное, он не обладал ни отеческим отношением, ни интересом к окружающим его подчиненным. Генеральскую душу наполняла видимая радость только когда он вспоминал о своих друзьях, кубинских товарищах, в гости к которым он так любил ездить, будучи членом совета Советско-кубинской дружбы. Но в ВИМО не было видно кубинских товарищей, были только жуликоватые курсанты, и вместо радушного старичка мы обычно видели низенького генерала с вечно удивленным выражением лица, который в силу возраста и своих контузий стал походить на многих выживающих из ума ветеранов со слабой памятью и маниакальной подозрительностью. Наказанием 10 сутками ареста на гауптвахте, властью командующего соединением, генерал пользовался когда надо и не надо, и ему было невдамек о статистке правонарушений, о воспитательной работе и, просто, о судьбе людей. Он превратился в самодура-помещика, который топал ногами и тоненьким, срывающимся голосом визжал «пороть!». За свои вечные дурь и визг среди курсантов генерал получил меткое прозвище - Органчик. Спорить с ним было невозможно, но неправильно розданные наказания тихо снимались его заместителем, замечательным, властным и умным полковником, о чем генералу-самодуру даже и не говорили. Генерала терпели, как терпят слабоумных стариков в больших и дружных семьях, прощая им вечное брюзжание и ругань.
Увы, входя в генеральский кабинет, я уже не надеялся выйти сухим из воды. Самоход был нарушением серьезным, и при привлечении начальника факультета гарантировано означал гауптвахту. Генерал мирно читал газету, и подняв голову, уставился на нас троих с вечно обиженным выражением лица. Начальник курса капитан Парамонов, просто, без предисловий, как-то по-домашнему, указав на нас, брякнул -
- Вот, товарищ генерал, поймали в самовольной отлучке.
Ситуация была тихая, и в нормальной обстановке грозила бы мучительной выволочкой с перемыванием костей, но тут дело дошло до нашего начальника факультета. Вскочив, как ошпаренный со своего стула, он выскочил на центр паркета и затопав ногами, тонко заголосил как баба на похоронах. Все, поймали главных злодеев столетия, и сейчас же их надо выгнать из института, из комсомола и отправить в дисбат!
Ошарашенные таким представлением, мы все трое оболдевши молчали, и по вытянувшемуся лицу Парамонова, я понял, что остановить мысли генерала он не мог, но продолжать словопоток было невозможно, т.к. генерал понес полную чушь, и ни на одно из выдуманных наказаний у него не было никакой власти. У Юры затряслась от страха челюсть, и я боялся, что он сейчас разрыдается, а мне от вытянувшейся рожи капитана и полоумного визга Органчика неожиданно стало весело и я едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
Парамонов, почувствовал мое настроение, и, избегая дальнейших вопросов, быстро отправил нас обратно на восьмой этаж учебного корпуса, когда мы наконец выбрались из генеральского кабинета. Странно, но сакраментальные «10 суток ареста» так и не прозвучали из уст генерала, и я нутром почувствовал, что дело еще не закончено.
Казармы ВИМО 2002 г.
Прошло несколько дней, я продолжал сдавать экзамены, как будто ничего не случилось, и к своему удивлению понял, что остальные курсанты о нашем неудачном «походе» не знали, и публичного наказания не последовало. Мне сообщили о дате вторичной сдачи военного перевода, и я даже начал немного готовиться, когда в пятницу, в последний день сессии капитан Парамонов со своей многозначительной миной вызвал меня к себе в кабинет. Хитро улыбаясь, начальник курса протянул мне новенький, синий, служебный загран-паспорт и сказал, что в воскресенье я должен был прибыть в институт по-гражданке с вещами и приготовиться к командировке на бортперевод, срок и пункт которой не разглашался. Открыв последние страницы, я увидел красивую помпезную визу королевства Йемен, но вопросов я не задавал.
Мое сердце заколотилось от радости, и единственный мой вопрос касался наказания за самоход, на что Парамонов сказал, что мне должно хватить науки и без наказания.
Казармы ВИМО. Портрет К.Маркса на флигеле ленинской комнаты казармы Второго факультета 1976-1979 гг.
Жизнь продолжалась! До сих пор не знаю, что было раньше, наш залет или утвержденные списки бортперевода, или просто нас двоих убрали с глаз долой, чтобы не компрометировать полоумного начальника генерала, но, как я узнал позже, Юру тем же днем отправили в другую сторону, откуда он приехал раньше меня. Но факт остается фактом, вторую черную метку мне удалось избежать и я закончил институт с незапятнанной дисциплинарной репутацией.
Все права на публикацию защищены. При перепечатке или упоминании ссылка на сайт varvar.ru обязательна
