Варварские тексты: Эрих Фромм. Практика любви

Глава из книги "Искусство любить".

Рассмотрев теоретический аспект искусства любить, мы сейчас стоим перед гораздо более трудной проблемой, обращенной к практике этого искусства. Трудность проблемы в том, что ныне большинство людей, а значит, и многие читатели этой книги ожидают, что им будут даны предписания, "как сделать это самому", в нашем случае это означает научиться любить. Боюсь, что всякий, кто приступает к этой последней главе с таким настроением, будет глубоко разочарован. Любовь – личное переживание, которое каждый может пережить только сам и в себе. В самом деле, вряд ли найдется хоть кто-то, кто не знает или не знал этого переживания хотя бы в малой степени в детстве, юности или в зрелом возрасте. Рассмотрение практики любви может сосредоточиться на предпосылках искусства любить и подступах к нему, а также на осуществлении этих предпосылок и подступов. Шаги к этой цели можно сделать только самостоятельно, а рассмотрение закончится прежде, чем будет сделан решительный шаг.

Практика любого искусства имеет определенные общие требования, прежде всего дисциплины. Я никогда ни в чем не достигну хороших результатов, если не буду исполнять свое дело упорядоченно; если я делаю что-то только, когда я "в настроении", это может быть приятным или забавным хобби, но я никогда не стану мастером в этом искусстве. Но проблема не исчерпывается дисциплиной только в практике какого-либо отдельного искусства (заниматься, скажем, определенное количество часов каждый день), но требует придерживаться порядка во всей собственной жизни. Можно подумать, что для современного человека нет ничего легче, чем этому научиться. Разве он не проводит ежедневно восемь часов на работе, которая подчинена строгому регламенту? Факт, однако, в том, что современный человек имеет чрезвычайно низкий самоконтроль за пределами рабочей сферы. Когда он не работает, ему хочется предаваться лени, ничего не делать или, выражаясь изящнее, "отдыхать". Само это желание безделья в значительной степени служит реакцией на однообразный жизненный шаблон. Из-за того, что человек пребывает в напряжении восемь часов в день, используя свою энергию не для своих собственных целей, не по своему усмотрению, а в предписанном для него ритме работы, он бунтует, и его бунт принимает форму детского потворства себе. К тому же в борьбе с авторитаризмом он становится недоверчив ко всякой дисциплине, ощущая ее как принуждение, приказание извне или сделанное самому себе по необходимости. Без такой упорядоченности, однако, жизнь становится расхлябанной, хаотичной и лишенной сосредоточенности.

Едва ли нужно доказывать, что сосредоточенность составляет необходимое условие для овладения искусством. Всякий, кто когда-либо пытался обучиться какому бы то ни было искусству, знает это. Сосредоточенность, однако, еще более редка в нашей культуре, чем самодисциплина. Напротив, наша культура ведет к ни с чем не сравнимой распыленности и беспорядочному образу жизни. Ты делаешь много вещей сразу: читаешь, слушаешь радио, говоришь, куришь, ешь, пьешь. Ты – потребитель с открытым ртом, готовый поглощать все – картины, напитки, знания. Это отсутствие сосредоточенности станет очевидным, если вспомнить, как трудно нам оставаться наедине с собой. Для большинства людей невозможно сидеть спокойно, не разговаривая, не куря, не читая, не выпивая. Они становятся нервными и взвинченными и должны что-то делать со своим ртом и своими руками. (Курение – один из симптомов такого отсутствия сосредоточенности, оно занимает руку, рот, глаза и нос.)

Еще одно условие овладения людьми искусством – терпение. Опять же всякий, кто когда-либо пытался чему-либо учиться, знает, что терпение необходимо, если вы хотите чего-то достичь. Если кто-то гонится за быстрыми результатами, он никогда не придет к успеху. Однако для современного человека терпение столь же трудно достижимо, как дисциплина и сосредоточенность. Наша современная индустриальная система содействует прямо противоположному – поспешности. Все машины предназначены для быстроты: автомобиль и самолет быстро переносят нас к месту назначения – и чем быстрее, тем лучше. Машина, которая может производить то же количество за половину времени, в 2 раза лучше старой и более медленной машины. Конечно, для этого существуют важные экономические причины. Но, как и во многих других отношениях, человеческие ценности стали определяться материальными факторами. Что хорошо для машины, должно быть хорошо и для человека – такова нынешняя логика. Современный человек думает, что он теряет время, когда не действует максимально быстро, однако он не знает, что затем делать с выигранным временем, кроме как убить его.

Последним условием обучения всякому искусству служит искренняя заинтересованность в обретении мастерства. Если искусство не есть для него предметом первой важности, ученик никогда не обучится ему. Он останется в лучшем случае хорошим дилетантом, но никогда не станет мастером. Это условие столь же необходимо в искусстве любви, как и в любом другом искусстве. Однако, по-видимому, в искусстве любви больше, чем в каком-либо другом, пропорция между мастерами и дилетантами нарушается в сторону последних. Наряду с общими условиями обучения всякому искусству следует уделить внимание еще одной частности. Искусству начинают учиться не впрямую, а как бы исподволь. Прежде чем приступить к нему самому, нужно научиться большому числу, казалось бы, далеких от конечного результата вещей. В столярном искусстве ученик первым делом учится строгать простую доску; юный пианист начинает с гамм; ученик в дзенском искусстве стрельбы из лука начинает с дыхательных упражнений. Если человек хочет стать мастером, этой цели должна быть подчинена вся его жизнь или, по крайней мере, вплотную с ней связана. Собственная личность становится тем инструментом в практике искусства, который нужно поддерживать в таком состоянии, чтобы он мог исполнять свои особые функции. В отношении искусства любви это означает, что тот, кто стремится стать подлинным мастером, должен начать с тренировки дисциплины, сосредоточенности, терпения во всех сферах жизни.

Наши деды были, казалось бы, гораздо лучше дисциплинированы, чем мы. Они рекомендовали вставать рано утром, не предаваться ненужным излишествам, упорно трудиться. Однако этот тип дисциплины имеет очевидные недостатки, так как чрезвычайно суров и авторитарен, сосредоточен на ценностях умеренности и бережливости, словом, во многих отношениях враждебен жизни. Как реакция на этот вид дисциплины возникла все усиливающаяся тенденция неприятия всякой дисциплины и потворства своим прихотям в качестве противовеса будничному шаблону, навязываемому нам в течение рабочего дня. Вставать в определенный час, посвящать определенное количество времени размышлениям, чтению, музыке, прогулке; не переедать и не перепивать, знать меру в чтении детективов и просмотрах кинобоевиков – вот несколько ясных и простых правил. Однако камень преткновения в том, что дисциплина не может проявиться под действием каких-то извне навязанных правил. Надо, чтобы она стала выражением собственной воли человека, воспринималась как что-то естественное, даже приятное, а для этого надо постепенно себя к ней приучать. Один из неудачных аспектов нашей западной концепции дисциплины (как и всякой добродетели) отражает мнение, что ее соблюдение должно быть чем-то мучительным. Восток же давно осознал, что то, что хорошо для человека – для его тела и духа, должно быть приятным, хотя бы вначале и пришлось преодолеть некоторые препятствия.

Сосредоточенность еще более трудно достижима в нашей культуре, где все, кажется, направлено против этого качества. Самое главное – научиться оставаться наедине с собой, без чтения, слушания радио, курения и т.д. Да, это умение есть необходимым условием способности любить. Если я привязан к другому человеку, потому что не могу стоять на собственных ногах, то он или она могут быть моим спасением в жизни, но это не будет отношениями любви.

Каждый, кто попытается остаться наедине с собой, убедится, как это трудно. Он почувствует беспокойство, напряженность или даже испытает чувство сильной тревоги. Он даже будет склоняться к мысли, что сосредоточенность не имеет ценности, что она просто глупа, отнимает слишком много времени и т.д. и т.п. Он к тому же заметит, что ему приходят в голову всевозможные мысли: о завтрашних планах или о трудностях предстоящей работы, о том, куда пойти вечером, или о каких-либо других вещах, которые воцаряются в вашей голове вместо ожидаемой пустоты и просветления. В достижении цели могут помочь несколько упражнений. Например, сесть в свободную позу (не слишком расслабившись и не слишком напрягаясь), закрыть глаза и попытаться увидеть перед собой белое пятно, а потом постараться удалить из сознания все образы и мысли; следить за своим дыханием – не думать о нем и не управлять им, а чувствовать его; далее попробовать ощутить свое "я": это я сам, центр своих сил, творец своего мира. Следует делать такое упражнение на сосредоточение каждое утро, по крайней мере 20 минут (а если возможно, то дольше), и каждый вечер перед сном. Кроме упражнений можно научиться концентрировать внимание на всем, что бы ни делалось: на слушании музыки, чтении книги, разговоре с человеком, рассматривании чего-либо. Если сосредоточиться, то не будет иметь значения, что делать; как важные, так и неважные вещи получат новое измерение, потому что на них сфокусируется все внимание. В процессе обучения сосредоточенности следует избегать, насколько это возможно, банальных разговоров, т.е. разговоров несущественных. Если два человека говорят о росте деревьев, в котором они оба разбираются, или о вкусе хлеба, который они вместе ели, то такая беседа может быть уместной при условии, что они оба одинаково переживают то, о чем говорят, а не толкуют об этом отвлеченно; с другой стороны, беседа может касаться вопросов политики или религии и все же быть тривиальной. Так получается, когда два человека изъясняются штампами, когда они не вкладывают душу в то, о чем говорят. Я должен здесь добавить, что насколько полезно исключить из своей жизни пустую болтовню, настолько же важно не попасть в дурную компанию. Под ней я разумею не только людей злобных и вредных: их общества следует избегать, потому что они отравляют атмосферу и угнетают. Но я имею в виду также "живых трупов" – людей, чей дух мертв, хотя тело живо; чьи речи состоят из стертых штампов и не содержат ни единой самостоятельной мысли. Однако не всегда возможно и даже не обязательно избегать общения с такими людьми. Если реагировать на их изречения не так, как они ожидают, т.е. стереотипно, а искренне, от души, то часто случается, что они меняют свое поведение.

Быть сосредоточенным в отношениях с другими людьми – значит в первую очередь уметь слушать. Большинство разговаривают с окружающими или даже дают советы, фактически их не слушая. Они не воспринимают слова другого человека всерьез, впрочем, так же несерьезно относятся и к своим собственным советам. В результате непраздный разговор утомляет их. Они подвержены иллюзии, что устали бы еще больше, если бы слушали внимательно. Но истина в противоположном. Всякая деятельность, если она осуществляется сосредоточенно, активизирует человека (хотя впоследствии и наступает естественная и полезная усталость).

Быть сосредоточенным – значит жить полностью в настоящем, здесь и сейчас; не думать о том, как осуществить предстоящее дело, в то время когда нужно что-то предпринимать именно сейчас. Нет необходимости говорить, что наиболее сосредоточенными должны быть те, кто любит друг друга. Им следует научиться быть близкими друг другу, не разбрасываясь по многим направлениям, как это обычно бывает.

Начинать тренировать сосредоточенность трудно; вначале кажется, что этой цели никогда не достичь, поэтому запаситесь терпением. Посмотрите, как малыш учится ходить. Он падает, падает, снова падает и все же продолжает делать попытки, совершенствуется, пока однажды не обретет успеха. Чего бы мог достичь взрослый человек, если бы обладал терпением ребенка и его сосредоточенностью на важных целях!

Нельзя научиться сосредоточенности, не умея чувствовать себя. Что это значит? Нужно ли все время думать о собственной персоне, "анализировать" себя? Если бы мы говорили о том, что значит чувствовать машину, это нетрудно было бы объяснить. Например, каждый водитель легко замечает даже тишайший, необычный стук, малейшие изменения при включении мотора. Его сознание фиксирует изменения поверхности дороги, а также движение машин, едущих перед ним и после него. Однако же он не думает обо всех этих факторах; его ум находится в состоянии релаксированной бдительности, воспринимая всю существенную информацию, которая может повлиять на безопасность движения автомобиля – главную цель водителя.

Если мы хотим узнать, как почувствовать другого человека, то самый лучший пример даст нам отзывчивость матери на своего ребенка. Она замечает любые физиологические перемены, нужды, тревоги ребенка еще до того, как они будут открыто выражены. Она пробуждается от плача ребенка, тогда как другие – более громкие – звуки не смогли ее разбудить. Все это означает, что она чувствует свое дитя; она не тревожна и не беспокойна, а находится в состоянии бдительного равновесия, воспринимая всякий сигнал, идущий от ребенка. Таким же образом можно взаимодействовать и с самим собой. Например, почувствовав усталость или депрессию, вместо того чтобы уступить им, надо спросить себя: "В чем дело? Почему я подавлен?" То же самое следует делать, когда замечаешь, что раздражен, разозлен или хочешь каким-то образом убежать от себя. Прислушайтесь к своему внутреннему голосу: он подскажет – очень тихо, едва слышно, – откуда исходит тревога, почему мы ощущаем себя не в своей тарелке.

Обычный человек мгновенно подмечает у себя любую физиологическую перемену, самую незначительную боль; такой вид телесной восприимчивости относительно легко испытать, поскольку большинство людей имеют опыт хорошего самочувствия. Такое же реагирование на собственные духовные процессы намного более труднодостижимо, потому что мало кто встречал эталон человека, живущего оптимально. Люди принимают за норму психологическую жизнь своих родственников или той социальной группы, к которой относятся; пока они сами не отличаются от них, то чувствуют себя нормально и не заинтересованы в каких-либо наблюдениях. Есть много людей, которые никогда не видели, например, истинно любящего человека или человека безупречно честного, отважного, сосредоточенного. Вполне естественно: чтобы стать восприимчивым к себе, надо честно представить образ полной, здоровой человеческой жизни. А как ощутить такое переживание, если его не было ни в детстве, ни в позднейшей жизни? Ясно, что тут нет простого ответа, но сам вопрос указывает, на один весьма достойный критики фактор в нашей системе обучения.

Хотя мы учим знанию, мы оставляем без внимания такое обучение, которое в высшей степени важно для человеческого развития: обучение с помощью присутствия зрелого, любящего человека. В предшествующие эпохи наиболее высокоценимым в обществе был человек выдающихся духовных качеств. Учитель был не только (и даже не в первую очередь) источником информации, но и примером того, по каким человеческим нормам надо жить. В современном капиталистическом обществе – то же относится и к русскому коммунизму – людьми, внушающими восхищение и желание подражать, являются кто угодно, но только не носители выдающихся духовных качеств. В глазах общественности значительны те, кто дает обычному человеку чувство заместительного удовольствия. Кинозвезды, исполнители песен, обозреватели, важные деловые и правительственные фигуры – вот наши образцы для подражания. На эту роль их зачастую выдвигает известность. Все же ситуация не представляется совсем уж безнадежной. Если принять во внимание, что такой человек, как Альберт Швейцер, смог стать знаменитым в Соединенных Штатах, если представить, как много есть возможностей познакомить нашу молодежь с жившими раньше и ныне историческими личностями, судьба которых доказывает, что могут свершить поистине достойные люди, а не увеселители в широком значении этого слова; если вспомнить о великих произведениях литературы и искусства всех времен, то окажется, что есть шанс создать представление о настоящей человеческой жизни. Если же нам не удастся развить восприятие подлинных ценностей, тогда мы действительно столкнемся лицом к лицу с вероятностью, что вся наша культурная традиция прервется. Эта традиция основывается на передаче прежде всего не определенных видов знания, а конкретных человеческих черт. Если грядущие поколения никогда больше не воспроизведут эти черты, культура пяти тысячелетий рухнет.

Пока что я рассматривал компоненты, необходимые для практики любого искусства. Теперь я собираюсь рассмотреть те качества, которые имеют особое значение для способности любить. В соответствии с тем, что я говорил о природе любви, главное условие в ее достижении составляет преодоление собственного нарциссизма. При нарциссической ориентации человек воспринимает как действительность только то, что существует внутри него самого, явления же внешнего, мира реальны для него не сами по себе, а только с точки зрения их полезности или опасности для него лично. Полюс, противоположный нарциссизму, – это объективность; она представляет собой способность видеть людей и вещи как они есть, а также способность отделять эту объективную картину от иллюзии, сформированной собственными желаниями или страхами человека.

Все формы психозов показывают доходящую до крайности неспособность к объективности. Для безумца единственная реальность – та, которая существует внутри него, наполнена его страхами и желаниями. Явления внешнего мира он видит как символы своего внутреннего мира. Со всеми нами происходит то же самое, когда мы спим. Во сне мы творим события, раскручиваем драмы, которые являются выражением наших желаний и страхов, а иногда и наших интуиции. Хотя мы спим, мы воспринимаем продукты наших сновидений столь же реальными, как и ту жизнь, которую воспринимаем в состоянии бодрствования.

Безумец и фантазер полностью лишены объективного взгляда на внешний мир. Но все мы так или иначе безумны, все мы в большей или меньшей степени имеем необъективный взгляд на мир, взгляд, искаженный нашей нарциссической ориентацией. Привести примеры? Каждый может легко их найти, взглянув на самого себя, на своих ближних или почитав прессу. Они разнятся лишь степенью нарциссического искажения действительности. Например, женщина звонит врачу и говорит, что она хочет прийти к нему на прием в полдень. Врач отвечает, что в полдень он не свободен, но может принять ее на следующий день. Она отвечает: "Доктор, но я живу всего в пяти минутах ходьбы от вашей клиники". Она не может понять его объяснение, что ее близкое местонахождение к клинике не сэкономит ему время. Она воспринимает ситуацию нарциссически: поскольку она экономит время, то, значит, и он экономит время; единственная реальность для нее – она сама.

Менее экстремальны – или, возможно, только менее очевидны – искажения, которые встречаются в повседневных отношениях между людьми. Как много родителей реагируют только на то, послушен ли их ребенок, доставляет ли он им радость, является ли он их гордостью и так далее, вместо того чтобы воспринять или даже заинтересоваться тем, что чувствует сам ребенок! Как много мужей считают своих жен тиранками только потому, что воспоминание о снисходительности своих матерей заставляет взрослых мальчиков воспринимать любое требование супруги как ограничение собственной свободы! Как много жен считают своих мужей глупыми или неумелыми только потому, что они не соответствуют фантастическому образу блестящего принца, созданному ими в детстве!

В поговорку уже вошло отсутствие объективности в отношении к другим народам. Что ни день, в чужой национальности открываются все новые черты испорченности, жестокости, в то время как свой народ олицетворяет все самое хорошее и благородное. Каждое действие "чужих" оценивается по одному критерию, любой собственный шаг – по другому. Даже их хорошие поступки считаются знаками особых дьявольских уловок, имеющих целью обмануть нас и весь мир, в то время как наши скверные делишки признаются необходимыми и оправдываются высшими благородными целями, которым они служат. Если проследить отношения между народами, как и между индивидами, можно прийти к выводу, что объективность – это исключение, а большая или меньшая степень нарциссизма – правило.

Способность думать объективно разумна. Эмоциональная установка, основанная на разуме, – это смирение. Быть объективным, пользоваться собственным разумом возможно только при достижении установки на смирение, при избавлении от мечтаний о всезнании и всемогуществе, которые свойственны детству.

Применительно к практике рассматриваемого нами искусства это означает: любовь, будучи зависима от нарциссизма, требует развития смирения, объективности и разума. Вся жизнь должна быть посвящена этой цели. Смирение и объективность нераздельны, как и любовь. Я не могу быть по-настоящему объективным к своей семье, если не могу быть справедлив к чужим, и наоборот. Если я хочу научиться искусству любить, я должен стремиться к объективности в любой ситуации и стать восприимчивым к ситуациям, где я не прав. Я должен стараться видеть разницу между созданным мною образом человека и реальной личностью, существующей безотносительно к моим интересам, потребностям и страхам. Достижение объективности и разума – это половина пути к достижению искусства любить. Если кто-то хочет сохранить объективность к любимому человеку и думает при этом, что без нее можно обойтись в отношениях со всем остальным миром, он вскоре убедится, что проигрывает как в первом, так и во втором случае.

Способность любить зависит от умения освободиться от нарциссизма, от самозабвенной привязанности к матери и клану; она зависит от нашего желания расти, развивать созидательную ориентацию в наших отношениях к миру и к самим себе. Этот процесс освобождения, рождения, пробуждения требует одного качества, являющегося необходимым условием: веры. Практика любви требует практики веры.

Что такое вера? Обязательно ли это вера в Бога или в религиозные учения? Должна ли вера непременно противостоять или расходиться с разумом и рациональным мышлением? Чтобы хоть немного приблизиться к пониманию проблемы веры, нужно провести различение между рациональной и иррациональной верой. Под иррациональной верой я понимаю веру (в человека или идею), основывающуюся на подчинении иррациональному авторитету. Рациональная вера, напротив, – это убежденность, которая имеет своим источником наш собственный опыт, мысли и чувства. Рациональная вера – не верование во что-то, а определенность и стойкость, которые свойственны нашим убеждениям. Вера – это черта характера, пронизывающая всю личность, а не какая-то особая вера во что-то.

Рациональная вера коренится в созидательной интеллектуальной и эмоциональной деятельности. В рациональном мышлении, где, как считается, вере нет места, рациональная вера выступает важным компонентом. Например, ученый приходит к новому открытию. Разве он ставит эксперимент за экспериментом, собирает факт за фактом, не имея идеального образа того, что он ожидает найти? Редко по-настоящему важное открытие в какой бы то ни было области делалось именно таким способом. Люди не могут прийти к важным выводам и тогда, когда идут на поводу у своих фантазий. Процесс творческого мышления в любой области человеческих усилий часто начинается с того, что может быть названо рациональным образом, который представляет собой результат серьезного предыдущего исследования, рефлексивного мышления и наблюдения. Когда ученому удалось собрать достаточное количество данных или выработать какую-то математическую формулу, делающую его первоначальный образ в высокой степени вероятным, можно сказать, что он создал экспериментальную гипотезу. Тщательный анализ гипотезы с целью изучения ее импликаций и сбор данных, ее подтверждающих, ведут к более адекватной гипотезе и, наконец, позволяют включить гипотезу в широкоохватную теорию.

История науки полна примеров веры в разум и истину. Коперник, Кеплер, Галилей и Ньютон – все они были вдохновлены нерушимой верой в разум. Из-за нее Бруно сгорел на костре, а Спиноза подвергся отлучению. Вера необходима на каждом шагу от замысла, рационального образа до формирования теории: вера в образ как рационально обоснованную цель, вера в гипотезу как вероятное и правдоподобное предположение и вера в окончательную теорию, пока наконец не будет достигнуто общее согласие в ее действенности. Эта вера имеет источник в опыте человека, его уверенности в силе собственной мысли, его наблюдениях и суждениях. В то время как иррациональная вера – это принятие чего-то как истинного только потому, что так говорят авторитеты или большинство людей, рациональная вера базируется на независимом убеждении, основанном на продуктивном наблюдении и мышлении человека вопреки мнению большинства.

В сфере человеческих отношений вера есть непременной чертой всякой серьезной дружбы или любви. "Иметь веру" в другого человека – значит быть уверенным в надежности и неизменности его фундаментальных установок, самой сути его личности, его любви. Под этим я имею в виду не то, что человек не может менять своих мнений, а то, что его основные мотивации остаются одними и теми же: например, что его уважение к жизни и достоинству каждого человека составляет часть его самого. В этом же смысле мы верим в самих себя. Мы отдаем себе отчет в существовании собственного "я", неизменной сути нашей личности, сохраняющейся на протяжении всей нашей жизни наперекор различным обстоятельствам и неизбежным изменениям в мнениях и чувствах. Эта суть, воплощающая реальность того, что обозначается словом "я", и составляет основу нашего убеждения в своей подлинности. Если мы не имеем веры в постоянство нашего "я", чувство самоценности оказывается под угрозой и мы делаемся зависимы от других, людей, чье одобрение становится основой нашего самосознания. Только человек, который имеет веру в себя, способен верить в других, потому что он убежден, что в будущем останется таким же, каким он есть сегодня, а, следовательно, будет чувствовать и действовать так, как и теперь. Вера в себя – это условие нашей способности обещать, и поскольку, как говорил Ницше, человека можно определить по его способности обещать, вера выступает одним из условий человеческого существования. Что касается любви, то здесь имеет значение вера в собственную любовь, в ее возможность возбуждать любовь в другом человеке и в ее постоянство.

Другое значение веры в человека – это убежденность в потенциале других людей. Наиболее простая форма, в которой она существует, – это вера матери в свое новорожденное дитя: что оно будет жить, расти, ходить и говорить. Однако развитие ребенка происходит настолько последовательно, что ожидания подобного рода, кажется, не требуют веры. Другое дело – те возможности, которые могут не получить расцвета: способность ребенка любить, быть счастливым, разумным, а также более специфические потенции – такие, например, как художественные дарования. Это семена, которые прорастают, если есть надлежащие условия для их развития, в противном случае они окажутся загублены.

Одно из самых важных среди этих условий – то, чтобы человек, играющий значительную роль в жизни ребенка, был убежден в его возможностях. Наличие такой веры разграничивает воспитание и манипуляцию. Воспитание тождественно помощи ребенку в реализации его способностей. Манипуляция противоположна воспитанию, так как основана на отсутствии подобной веры и на убеждении, что ребенок будет хорошим, только если взрослые вложат в него то, что желательно, и подавят то, что представляется нецелесообразным.

Вера в других достигает своей кульминации в вере в человечество. В западном мире эта вера была выражена в религиозных терминах христианской религии, а в светском языке она находит свое сильнейшее выражение в гуманистических политических и социальных идеях последних полутораста лет. Как и вера в ребенка, эта вера основана на идее, что возможности человека позволят ему при надлежащих условиях построить социальный порядок, управляемый принципами равенства, справедливости и любви. Поскольку до сих пор человеку не удалось построить такой порядок, тезис, что он сможет это сделать, все еще требует веры. Но, как и всякое рациональное чувство, эта вера также есть не благим пожеланием, а основывается на свидетельствах прошлых достижений человеческого рода и на внутреннем опыте каждого индивида, на его собственном опыте разума и любви.

В то время как иррациональная вера зиждется на подчинении силе, которая воспринимается неодолимой, всезнающей и всемогущей, рациональная вера основывается на противоположном опыте. Эта вера пребывает в нашей мысли, потому что она результат нашего собственного наблюдения и раздумья. Мы верим в возможности других людей, в свои возможности и в человечество только в той степени, в которой испытали рост собственных способностей, действенность этого роста в самих себе, могущество нашего разума и любви.

Основа рациональной веры – созидательность. Из этого следует, что вера в силу (в смысле доминирования, навязывания своей воли) и использование силы тождественна неверию в развитие еще не успевших реализоваться возможностей. Она предсказывает будущее, основываясь исключительно на проявлениях нынешнего времени, что оказывается серьезным просчетом, так как глубоко иррационально в своей неспособности учитывать человеческие возможности и человеческое развитие. Не существует рациональной веры в силу. Есть подчинение ей (или тому, кто ею обладает), желание ее удержать. В то время как многим сила кажется самой реальной из всех вещей, история доказала, что это самое ненадежное из всех человеческих проявлений из-за того, что вера и сила взаимно исключают друг друга. Все религии и политические системы, первоначально строившиеся на рациональной вере, неизбежно разлагались и утрачивали свою былую мощь, когда обращались к силе или вступали с ней в союз.

Чтобы верить, нужна отвага, способность идти на риск, готовность принять даже муки и разочарование. Кто дорожит безопасностью и спокойствием как первостепенными условиями жизни, тот не может верить; кто ушел в глухую оборону, где средствами безопасности служат дистанция и собственность, тот сам делает себя узником. Чтобы быть любимым и любить, необходима смелость считать определенные ценности достойными высшего внимания, а также мужество ради этих ценностей ставить на карту все.

Такая отвага сильно отличается от той, о которой говорил известный фанфарон Муссолини, когда употребил лозунг "Жить надо среди опасностей". Это отвага нигилизма, коренящаяся в решительной установке по отношению к жизни, в готовности потерять ее из-за неспособности ее любить. Отвага отчаяния противоположна отваге любви так же, как вера в силу противоположна вере в жизнь. Существует ли что-то, что надо практиковать, чтобы верить и быть отважным? По правде говоря, веру можно упражнять каждый момент. Веры требует воспитание ребенка; веры требует даже ежедневное засыпание; вера требуется, чтобы начать любую работу. Но мы все привыкли иметь подобную веру. Кто ее не имеет, тот без конца страдает от тревоги за своего ребенка, или от бессонницы, или от неспособности к любому созидательному труду, либо становится подозрителен и воздерживается от тесных контактов с кем бы то ни было, либо превращается в ипохондрика. Придерживаться собственных суждений о человеке, даже если общественное мнение или какие-то непредвиденные факты, казалось бы, противоречат этому суждению; не поступаться собственными убеждениями, даже если они непопулярны, – все это требует веры и отваги. Принимать трудности, поражения и горести жизни как испытания, из которых мы выходим сильными, а не как незаслуженную кару – это тоже требует веры и отваги.

Тренировка веры и отваги начинается с мелочей повседневной жизни. Первый шаг – это заметить, где и когда вера была потеряна, исследовать собственное объяснение, которое используется, чтобы скрыть эту утрату, отметить, где ты действовал трусливо и, опять же, как эта трусость преподносилась. Уяснить, что каждая измена вере ослабляет тебя, а возрастающая слабость ведет к новым изменам, и так далее, по порочному кругу. Тогда человек осознает: хотя он вроде бы боялся оказаться нелюбимым, на самом деле это был страх перед любовью. Любить – значит довериться, отдаться полностью в надежде, что твоя любовь возбудит ответное чувство в любимом человеке. Любовь – акт веры; кто имеет мало веры, тот имеет и мало любви.

Одну установку, крайне необходимую для совершенствования искусства любить, которая прежде упоминалась лишь мельком, нужно рассмотреть внимательнее, так как она основная. Это активность . Я уже говорил, что она означает не делание чего-то, а внутреннюю мобильность, созидательное использование своих сил. Если я люблю, то нахожусь в состоянии постоянного активного интереса к любимому человеку. Но не только к нему или к ней. Я не смогу активно любить, если я ленив, если я не испытываю постоянного самосознания, бодрости, деятельности. Сон должен стать единственной ситуацией, допускающей бездеятельность. Ныне же огромное число людей находятся в парадоксальной ситуации – они наполовину бодрствуют, когда спят или хотят спать. Быть острым в мысли, в чувстве, активно видеть и слышать на протяжении всего дня, избегать внутренней лени, то ли в форме откладывания чего-то на потом, то ли в форме спланированного пустого времяпрепровождения, не скучать и не быть скучным для других – это обязательное условие для практики в искусстве любить. Иллюзия – считать, что можно разграничить жизнь таким способом, что она будет созидательной в области любви и бездеятельной в остальных сферах. Рассмотрение искусства любить неразрывно связано с социальной средой. Если иметь установку на любовь ко всему, если любовь – черта характера, она должна обязательно присутствовать в отношениях не только к своей семье и друзьям, но также и к тем, с кем человек вступает в контакт, например, в своей профессиональной деятельности. Здесь нет разделения между любовью к своим и любовью к чужим. Напротив, условием существования первой выступает существование второй. Приняв это всерьез, мы круто изменили бы свои социальные отношения, отступив от общепринятых. Хотя много слов произносится о религиозном идеале любви к ближнему, в действительности наши отношения определяются в лучшем случае принципом честности. Быть честным означает не обманывать и не хитрить в обмене товарами-услугами, а также в обмене чувствами. "Я даю тебе столько же, сколько ты даешь мне". Это преобладающая этическая максима капиталистического общества в смысле как материальных благ, так и любви. Можно даже сказать, что развитие критерия честности – специфический вклад капиталистического общества в сферу этики.

Причины этого – в самой природе капиталистического общества. В докапиталистических культурах обмен благами определялся непосредственной силой, традицией, личными узами любви и дружбы. При капитализме определяющим фактором выступает рыночный обмен. Имеем ли мы дело с товарным рынком, или рынком труда, или рынком услуг, каждый человек обменивает то, что имеет для продажи, на то, что он хочет приобрести по условиям рынка, не прибегая к силе или обману.

Этику честности легко спутать с этикой "золотого правила". Максиму "Делай другим то, что ты хотел бы, чтобы делали тебе" можно истолковать в смысле: "Будь честен в своем обмене с другими". Но в действительности она первоначально была сформулирована в более популярной библейской заповеди: "Возлюби ближнего своего, как самого себя". Иудейско-христианская норма братской любви на деле совершенно отличается от этики честности. Она требует любить своего ближнего, т.е. чувствовать ответственность за него и единство с ним, в то время как этика честности вынуждает не чувствовать ответственности и единства, а держаться на расстоянии и порознь; она вменяет уважать права своего ближнего, а не любить его. Неслучайно "золотое правило" сегодня становится самой популярной религиозной концепцией, поскольку ее можно истолковать в категориях этики честности, к тому же она единственная, которую практически каждый понимает и готов применять. Но практика любви должна начинаться с осознания различия между честностью и любовью.

Здесь, однако, возникает важный вопрос. Если вся наша социальная и экономическая организация основывается на том, что каждый ищет выгоды для себя самого, если она руководствуется принципом эгоизма, только смягченного этическим принципом честности, как можно делать бизнес, действуя в рамках существующего социального уклада, и в то же время любить? Разве любовь не предполагает отказа от всех светских интересов и не требует разделить участь беднейших? Радикально отвечали на этот вопрос христианские монахи и люди вроде Льва Толстого, Альберта Швейцера и Симоны Вейл. Есть и такие, кто считает принципиально несовместимыми любовь и нормальную светскую жизнь в нашем обществе. Они пришли к выводу, что слова о любви сегодня умножают общую ложь, и заявляют, что в сегодняшнем мире может любить только мученик или сумасшедший, а потому всякое обсуждение любви не что иное, как проповедь. Такая почтенная точка зрения легко может послужить рационализации цинизма. И действительно, ее безотчетно придерживается обыватель, который рассуждает: "Я хотел бы быть хорошим христианином, но мне пришлось бы умереть с голоду, если бы я воспринял это серьезно". Этот "радикализм" в конечном счете ведет к моральному нигилизму. И "радикальные мыслители", и обыватель, лишенные любви, подобны роботам; единственное различие в том, что обычный человек не ощущает этого, а "радикальный мыслитель" сознает и постулирует "историческую необходимость" данного положения вещей.

Я убежден, что признание абсолютной несовместимости любви и "нормальной" жизни истинно только в абстрактном смысле. Принцип, лежащий в основе капиталистического общества, и принцип любви несовместимы. Но современное общество в своем конкретном проявлении представляет собой сложный феномен. Продавец бесполезного товара, например, не может исполнять свою экономическую функцию, не прибегая ко лжи, а квалифицированный рабочий, химик или физик – может. Подобным образом фермер, рабочий, учитель и многие другие могут пытаться любить, не прекращая своих профессиональных занятий. Даже если заявить, что принцип капитализма несовместим с принципом любви, следует признать, что капитализм сам по себе есть сложной и постоянно изменяющейся структурой, которая все же допускает много нонконформизма и личной свободы.

Говоря это, я, однако, не склонен предполагать, что действующая ныне социальная система будет продолжать свое существование бесконечно, и в то же время надеяться на реализацию идеала любви к своему ближнему. Люди, способные любить, при нынешней системе неизбежно составляют исключение – не столько потому, что многие профессии не допускают отношений любви, сколько потому, что дух общества, сосредоточившего свой интерес на производстве товаров и алчущего товаров, таков, что только нонконформист может успешно защищать себя от него. Те, кто серьезно относится к любви как единственному разумному ответу на проблему человеческого существования, должны прийти к выводу о необходимости важных и радикальных перемен в нашей социальной структуре, если любви предстоит стать общественным, а не исключительно индивидуальным явлением.

О направлении таких перемен в рамках этой книги можно только намекнуть. Наше общество управляется менеджерской бюрократией, профессиональными политиками; обыватели подвергаются массовому внушению, их задача – больше производить и больше потреблять. Все виды деятельности подчинены экономическим целям, средства становятся целями, человек есть автоматом – хорошо накормленным, хорошо одетым, но без какого-либо глубокого интереса к своим характерным человеческим качествам и функциям. Если человек в состоянии любить, он должен занять свое высшее положение. Экономическая машина обязана служить ему, а не он ей. Его кровное право – участвовать в переживании, в творческой деятельности, а не только, в лучшем случае, в прибылях. Общество должно быть организовано таким образом, чтобы испытывающая потребность в любви натура человека не отделялась от его социального существования, а воссоединилась с ним. Любое общество, которое исключает развитие любви, должно в конце концов погибнуть оттого, что оно противоречит основным человеческим потребностям. Анализ природы любви раскрывает ее общее отсутствие сегодня и ведет к критике ответственных за это социальных условий. Вера в возможность любви как социального, а не только исключительно индивидуального явления – это разумная вера, основанная на способности понимать человеческое естество.

Источник: http://psylib.org.ua/books/fromm03/index.htm