| varvar.ru: Архив / Тексты / Фадеев / Странное чувство тоска |
Реклама:
В полночь тронулся поездной состав неизвестного маршрута и назначения. Осенний холодный дождь порол землю и страшно было за пути сообщения. – Куда он едет? – спросил Пухов людей, когда уже влез в вагон. – А мы знаем – куда? – сомнительно произнес кроткий голос невидимого человека. – Едет, и мы с ним.
Платонов. “Сокровенный человек”
Разные люди существуют под небом; имеются люди пустынь, лица которых никто никогда не видит, которые не имеют домов, они только блуждают, как помешанные, по малым горам и большим горам, поросших лесами. Так рассказывали те, кто презирал этих людей пустынь; так рассказывали те, кто сами были там, на востоке.
Пополь-Вух
…Нет, нет, тоска не уныние, стало быть, и греха в ней большого нет. Тоску обычно представляют как некий эмоциональный комплекс, печаль там, хандра, скука. Мне видится иначе, во всяком случае, я выбираю то значение слова, которое удерживает его в чём-то собственном и что испытываю сам. Трудно сказать, каково его происхождение. У Даля и Фасмера оно связывается с древнеславянским тъска «стеснение», если так, то русский тоскует в тесноте обстоятельств, по волюшке. Тоска бегунов безмерна, всюду душно, воздуха нет нигде. Но вряд ли специфически русское чувство, несогласным буду возражать. На лекции Хайдеггера мы встретились с ним при описании настроения «среди сущего-в-целом» – верный признак того, что сущее-в-целом ещё не всё, что нам нужно. Маловато будет. Подобное испытывал англичанин в недолгий период английского романтизма, пока доктора ему не объяснили, что красиво звучащий – чуть на распев – spleen ни что иное, как боль в селезёнке (греч. ????? ), и посоветовали переменить климат. Англичанин уехал в Америку, занялся делом и больше не хандрил. В Америке, как известно, без причины плачут и смеются одни негры; говорят, в далёкие семидесятые для их потравы в СССР была закуплена большая партия бормотухи марки « Solntsedar » и выжившие никак не оправятся. Но всё равно: есть у меня такое представление, что из тоски целая религия выросла, а потом ещё две. Какой русский избежит еврейского вопроса? Вот и я напоролся.
Мне тоже не всё в них нравится. Во-первых, Христа распяли. Во-вторых, … я хочу, собственно, сказать только, что, связав все 44 претензии (или сколько там?) и 4 неоспоримых достоинства (тоже не помню) в узел, настоящего еврея мы ещё не получим. То, без чего образ еврея всегда останется пародийно-ходульным, думаю, далеко не каждому считающему себя евреем известно; это, правда, совсем не значит, что необходимое условие аутентичности у него отсутствует – просто не отдаёт себе отчёта. Сухой, очень сухой, похожий на месопотамский песок остаток, не входящий в расхожий перечень, след далёкой прародины – не Израиля даже, но именно пустыни, когда она ещё не пахла нефтью и кровью – там, где праотцами услышан был Призыв Яхве. Тот, кому эта догадка покажется несущественной, вряд ли вообще дочитает досюда, тому всё, о чём мы тут говорим, – пустое. Пусть так, но мы-то исходим из понимания того, что пустое вовсе не пусто, ибо из ничто непостижимо выходит всё. Бродит там и встречается. А встретив, борется до изнеможения с собственным Богом: Израиль означает «богоборец».
Бог, назвавший Себя Сущим, мог быть услышан именно в пустыне, и только тем, кто сам – часть пустыни. Еврей начинается с великой тоски познавшего, что он – ничто, ибо существует только Тот, Другой. Кем он был прежде? – имя забыто, как и положено страннику. А имя Бога? – Сущий не Имя, но То, что содержит Его в Себе, таинственный Тетраграмматон кто знает поистине? Ведь знающему открыто всё. По обету с Богом еврею завещана земля, определённая этим как священное место – и он взял её и жил на ней, но последовало почти двухтысячелетнее изгнание, и вот новое обретение. Неоднозначно отношение к нему со стороны религиозных евреев, они разделены на сторонников обретённой некогда осёдлости и продолжения странничества. Продолжения, потому что странничество толкуется его сторонниками как изгнание – тоже священное.
Юкель, тебе всегда было не по себе, ты никогда не был тут , а лишь где-то там …
О чём ты мечтаешь? – О Земле. – Но ты же на Земле. – Я мечтаю о той Земле, на которой буду. – Но мы же друг перед другом. И ногами попираем Землю – Мне ведомы лишь камни той дороги , что ведёт, говорят, к Земле. (Андре Жабэ)
Здесь, в этом Призыве кроется водораздел, разделяющий т.н. «естественные» религии и религии авраамические. То есть, таких водоразделов обнаружено и предложено довольно, но у нас тут игра особая. К «естественным», как известно, относят и индоарийские культы, о которых мы уже упоминали – их божества именовались по именам стихий и сакральных вещей и этим именованием вызывались из прабожественной мглы самим человеком. И хоть собственно истории у доисторического человечества древних традиций, по определению, не было, история именования божества была точно. Бог выходил к призывающему как странник, и щедрый, и опасный. Манифестационистские метафизические доктрины, как мы видели, устанавливают между ними прямую причинно-следственную связь, бог и человек суть аппликации и продолжения друг друга на нисходяще-восходящем измерении бытия. Иное дело отношения божества и человека в Ветхом Завете. Бог Завета сам призвал человека из полной ничтойности, из праха, из красной глины изваял и сообщил, как к Себе обращаться. Однако человечество началось не в Раю, месте рождения, но в изгнании, в вынужденном странничестве на земле. В бегах, на дороге понесла праматерь, там, в придорожной пыли, родился первый земной человек. Потом его брат. Потом один убил другого. Всё это невысокий статус полуничтойности. Чем же так горд перед соседями бывший кочевник, потом насельник каменистой полоски суши между морями Средиземным и Мёртвым? По Завету, письменно закреплённому в Скрижалях, впервые, Бог, открывший Себя как Сущий, уделил человеку некоторое место, указал и привёл туда. Племя авраамово – единственное из многих племён, которое Он отметил и указал его место. Стало быть, еврей – первый осёдлый не самостийно, а по божьей воле.
Вышедшая из книги раса…
Однако осел ненадолго. Нам приходится иметь дело с другим евреем, с тем, что вновь в переходах по случайным местам, мимо них и дальше, его образ – Агасфер, Вечный жид. Но Закон дан однажды и навсегда, земля указана, и поэтому на еврея периодически находят приступы священной или не очень осёдлости. Евреи пускают корни, но те не идут в глубину и готовы всякий раз оставить временную почву. Коренные называют таких «перекати-поле», по имени тоже довольно-таки странного растения. Мне представляется, что отношение к евреям – это особый случай отношения к странным, не утерявшим гордость первых осёдлых непосредственно Божьей волей.
Интересно, что специфическая неприязнь к странным народам (русским, евреям, цыганам) выдаёт глубинное свойство народов осёдлых. Немцы по совокупности признаков самый осёдлый народ – ordnung , «кровь и почва», однако. Большая часть элементов осёдлости в пределах Страны – это от них, служить по приглашению они приезжают сюда в пуленепробиваемых крагах, а без приглашения – в танках. Исключительно из любви к порядку. Поводов для жестокости много, но причина одна и осознать её почему-то трудно. ????? – чужой, странный. Я не хочу говорить трафаретными значениями и не хочу, чтобы так меня понимали, я утверждаю, что ????????? – «страшащийся странных» (собственно, это не я, а греки). В той или иной степени это свойственно всем, но как хорошо, когда на фоне этой действительно естественной враждебности проявляется заинтересованность и даже симпатия к другому, совершенно другому. Не скрою, мне это чувство в заметной степени свойственно – это не любопытство (не слишком-то мною уважаемое), ни тем более корысть, скорее, похоже оно на любование, когда не можешь ни понять, ни принять, а смотришь как в бегущую воду или огонь: инаковость способна заворожить. И жаль тех, кому это не знакомо, и жаль себя, когда нужный, интересный мне другой за то же самое меня ненавидит. У нас ненавидящие странных заметно узурпировали русскость, широк русский человек – это не про них. Про них – … сузить бы . Сузили, сузили… Обуженные со всех сторон (больше сверху), сведённые к 2-3-м наиболее агрессивным качествам и одной (национальной) идее, так понравились самим себе, что внушили себе, а через синематограф и прочим, что русский – он вот такой и есть. А остальные евреи и поджидки. – А ну, расступись, ррусские идут!
Но это вряд ли.
…Русские всегда с бедою в глазах смотрят в степь. Оттуда прилетали неведомые всадники, оттуда же, видать, и тоску занесли. В состоянии глухой осёдлости по разбросанным вдоль рек посёлкам русские пьют для равновесия и, опьянев, обретают своё в горячке. Каждое утро, зажав в кулаке две бумажки и мелочь, русский ждёт открытия магазина как судьбы, как спасения. « Solntsedar » вдувает в него жизнь, воодушевляет и сообщает нужное направление. Но русская странность не в том, что носит по свету, а что родился в Стране , и э то – главное, а вовсе не вино. В глазах европейца русский как бы всегда под шаффе, пусть и без запаха (что редко) – повадка выдаёт. Поэтому глупо и не для кого нам из себя трезвых строить. Пьяный русский – хулиган (эй, полиция!). Прежде таких называли озорниками. Озорник шутит, это не для наживы, но шутит плохо, – так почему же не милые, дорогие сердцу цивилизованного человека телерозыгрыши под закадровый хохот и не пение хором враскачку, с кружкой в руке, а кровавая с матерщиной драка до пробоя темени, до утреннего похмельного покаяния с разбитым лицом и слеза пополам с ижицей? Кто возобновляет кучу в нашем лифте и почему надо уворачиваться от бутылки, летящей из окна? – А ты не уворачивайся, хули ты уворачиваешься. – Так ведь однажды и не увернусь. …Ну? почему не пение хором, а? Потому что шутит не для веселья, а оттого, что удержу нет ни изнутри, ни снаружи. Потому что хорошим быть хорошо, об этом в книжках написано, но именно поэтому и тесно , трансгрессия странному русскому важна – побег из оберегаемого круга цивилизованно-хороших, и шутка непременно должна быть плохой. Поэтому русские смеются во время шутки, а не после, когда хоронить пора. Поэтому самый здоровый кулак в посёлке должен быть у исправника, поселковые знают об этом, и которые потрезвее – понимают. Кого ещё уважать? Участковый Анискин – местный святой с чудесами исцеления на могиле. Впрочем, исправники тоже пьют и тоскуют наравне со всеми, и какая тогда разница? Вон, Лёхе недавно навешали, били и меня. Встречу вечером как-нибудь и убью. А ну выйдем из магазина… стаканчик прихвати…
Ну, будем: х-хы-ы! занюхай хлебцем …Ты куда? А попиз…ть?.. Будем излагать в нецензурных выражениях политику партии и правительства. Прихватим в кампанию и Гегеля с Хайдеггером, Дугина и Джемаля. Диалоги непонятных людей в электричке за распитием «коктейлей» по рецептам Венечки Ерофеева – добродушная, милая и уже классика, классика... Как жаль… А было время – и наши писатели всячески воспели эту склонность – много говорили о душе и о Христе. Но Христос не любит, когда Его обсуждают бестолку и, слава Богу, это прекратилось – а ведь тоже считалось как признак особой русскости. В Стране всё одинаково свято и проклято и одно переходит в другое непостижимым образом.
Русская странность, не уважающая ни меры, ни денег, ни родства, ни партийной принадлежности, иная, чем еврейская, или цыганская, странные вообще не обречены понимать друг друга. Было время, когда наши полу-литературные персонажи убегали в табор к цыганам, но кабы не песни, не падкие до злата красавицы, не звёзды над кибитками в степи, вряд ли что привлекло бы к ним русского, да и они его никогда за своего не держали – давай, дэнги давай! – а без них делать тебе тут нечего. Общего во всех нас – нелюбовь к работе, строительству (к «построению стойкого», ага!). Ну, это понятно, странники; на соседней нашему дому стройке – в последние годы развитого социализма, когда только солдат заставляли дома возводить – целыми днями звали какого-то Кочубаева, так и сидит в башке. Дисциплинированные, на всё согласные азиаты из стройбатов кирпичи и раствор ворошили, а мы непонятно чем занимались, пока не рухнуло всё.
Странность евреев, как и всякая другая, неописуема, и шутки у них другие. Гораздо более приемлемые, между прочим, и трезвые столичные интеллигенты охотно на них отзываются. Трудно им здесь, но странная прихоть удерживает. Пытаясь понять, мы хорошо видим лишь то, что отличает их от нас – что им инкриминируется? – кто-то отмечает еврейскую неряшливость в быту (у меня бы посмотрели что делается), что, однако, не касается бухгалтерии и точной меры «свой-чужой», кто-то – принципиальную невписуемость ни в какую устойчивую в себе, инородную им гештальт-среду, ещё – обманчивую комплиментарность с соседями (это в лучшем случае) и удивительную злорадность в отношении тех, кого «не любим». Считаются особенно опасными при кризисах власти, мол, для всякого пожара найдётся у них чашка с маслом. Наконец, подозревают в жадности. – Ну, это не знаю, не замечал; масла могут подлить и больше. А если серьёзно, мне по жизни встречались всегда очень отзывчивые евреи и щедрые, порой до самоотдачи. Ей-богу. …Собственно, я здесь пишу о них не потому что «наболело», как у некоторых, а просто в порядке обзора «странных». Странные-то они странные, однако там, где можно что-то понять и использовать, в целом евреи понимают быстрее и чётче других, и немедленно используют – к сожалению, всё вышеперечисленное (кроме, быть может, бытовой неряшливости) к странности не имеет прямого отношения. – А что имеет? Так они тебе и показали. Странность пришельца для осёдлого автохтона опасна, может служить оружием – а мы только что отметили их сметливость – и потому тайна оберегается от посторонних.
Но есть среди евреев один парадоксальный тип, вполне положительно нас, по-разному странных, объединяющий – умный пьющий еврей. Непременно умный и обязательно пьющий. Существенно не опьянение, а желание выпить; не просто ум, а ум, который в тоске – тогда еврей знает, что надо нам, лучше, чем мы сами. Хоть в какой-то степени русским, впрочем, он не станет никогда, хоть крестись. Точно так же и пить он может всё, кроме плодовоягодного, с запахом ацетона и чёрного, как смола, « Solntsedar а» – местного заменителя индоарийского Сомы, солнечного напитка Варуны и Индры (а для большинства – и Причастия); нарушителю ритуального запрета обеспечена участь американских негров. Водка – да, пьющий еврей приносит её домой в авоське вместе с кефиром и попеременно прикладывается. Таких можно встретить среди провинциальных научных сотрудников и школьных учителей, чаще физики и математики, и к ним льнут русские мальчишки. – Почему так? Чем он может их соблазнить?.. – А он их видит насквозь, знает заранее, что самый кроткий из них – подавленный воспитателями мелкий бузотёр, но зная, никогда не покушается на природную вольницу. Для мальчишек что нужно, чтоб было тихо? Спецназовец с указкой – лучший учитель из русских, кулаком, указкой и волей он гипнотизирует неокрепшие души. Но таких в школах мало, да и работает это однобоко, силу уважают, но возможен и бунт. Задолбанные учительницами и режимом мальчишки сродняются со слегка пьяным математиком-евреем, всклоченным, в ботинках на босу ногу, часто бессемейным, набиваются к нему в кухню ватагами и порознь и гоняют чаи до петухов, да и не только чаи – это когда уже школа позади, да и они не школьники, а студенты. И тот возится с ними – насмешливо, иногда жёстко, но внимательно и любя. Учителя и спецназ натасканы мальчишек канализировать в пользу действующего государства – которое всегда чего-то строит, не спрашивая, но погоняя – они и указку-то держат, словно ручку сливного бачка. Умному пьющему еврею – именно как еврею – глубоко до фени, куда пойдут, кем станут его подопечные на этом не слишком родном ему месте, будут ли они патриотами, или эмигрируют к потенциальному противнику, строителями, учёными или ресторанными погонялами (нет, погонялами, это слишком), плевал он на идеологические установки, не любит он только фашистов, это родовое, остальное же – сколько угодно. От мальчишек он требует одного – чтобы умнели. Глупый муж – нонсенс. И ведь стараются.
Меня один такой в Черноголовку из родной-то Самары и увёл, несмотря на то, что химией я увлекался, а вовсе не математикой, и родители мои бедные до сих пор ему за это «благодарны». Лернер его фамилия. На семинарах он водил по нам чёрными глазами в поисках осмысленного взгляда. – Ведь … – он почему-то любил это арийское слово. – Ведь... – говорил он, тыча мелом в доску в поисках подходящего места для математического объекта. – Ведь мы не забыли ещё с прошлого занятия, что в окрестности точки А…
…Ох, что же там творится, в этой окрестности ? как же и мне нравилось такое слово! Я не то, чтобы всё понимал на его занятиях, но представлял почти натурально. Учитель послал – надо идти, его напрасная надежда на студенческую память компенсировалась нашей авантюрной догадливостью; голоса доносились как в общественной бане, глухо и гулко, я погружался в сизый туман и блуждал в поисках неуловимой точки. Окрестность-то бесконечно мала! Но и я сжим ался, насколько возможно, так и шёл, озираясь, чтоб драпануть, ежли что. А то хрен её знает, что там на самом деле, может – дырка. Туда . А ну, захватит и засосёт? Ох, я вам скажу… – Михаил, идите-ка сюда (дело было в институте, где отношения уже не школьные, на «вы»), идите-ка сюда, к доске, покажите, что вы там обнаружили. Я шёл и вытряхивал всё, что надыбал в окрестностях точки А. Учитель отсеивал ненужное. Мы с ним прекрасно ладили, но вместе не пили, нет, я был тогда чистым юношей с пушистыми щеками...
Вспоминая пустынное происхождение поддатого учителя, призн а ем, что перед нами – примордиальный, настоящий странник, ещё и не еврей даже, вернее – до-осёдлый еврей. Однажды он отворачивается ото всех, уходит в безумное одиночество, словно назад, в пустыню, и более не возвращается. Когда куплю себе кепку и надену, то вспомнив, непременно сниму.
– Не примазывайтесь .
– Что?.. Ну вот, хотел хорошее сказать, опять не дали... Чуть не забыл: чувство превосходства, надёжно пересекающее границы нормы и вкуса – одна из черт еврейской странности. …Хотя, нет, почему забыл, было уже, когда про Яхве. Эти границы, как известно, странник обязан нарушать, а иначе какой он нахрен странник. «Не примазывайтесь»… – это кто сказал? …Ты, это, из горла будешь? не пьющий што ли? о чём тогда с тобой
…Как же мы встретились, почему столпились в Стране с названьем Россия вместе с другими, бывшими кочевыми и узкоглазыми от постоянного прищура всадниками? Уж не примкнули ль мы к тем, кто говорит о России «эта страна»? Но нет в нашей речи досадливого высокомерия так говорящих, но одно изумление. Что ищем мы все, теснясь на гигантском острове Евразия, в лесах и степях, и по тундрам, где зима по полгода и больше, а летом – комар в страшном обилии и секач ? Неужто тоска пригнала? Из всех индоарьев восточные славяне едва только сдвинулись при великих переселениях. Самые ленивые оказались. Но есть оправдание: не отпускала Страна . Русские не славяне, впрочем. Это порода такая, вышедшая из тех, кого Страна собрала в себе и не выпустила. Так и странствуют. Сидят на корточках, смотрят на наших баб кавказские горцы, а нас не любят, нет, сволочи… В мегаполисе скопились евреи, гешефт делают, в лесах угро-финны да мордва с болгарами, по степям и сибирским сопкам – рассыпались узкоглазые всадники, коим несть числа, – эй, Кочубае-е-ев!.. раствору!.. – а русских – везде по пригоршне, вплоть до Полюса. Бродят по степям султанчики вихрей, засыпает снегом леса, бредут два обормота по тундре, огибая озёра и сопки. Это ж сколько водки надо, чтобы… эх, да чего там… маттьиё
Отчего это вечное странствие? И как, каким образом происходит отрыв от насиженного? А не нужно засиживаться. Тошно? Обрыдло?.. Кидаем на пол любимые игрушки, уходим из дома, забываем черты любимых. И всё вокруг куда-то уходит. Мы никогда не найдём и не выскажем внятных объяснений того, как меняются эпохи и стили, мода, наконец. Ведь приглядеться – всегда это «шило на мыло», никогда, или почти никогда последующее не лучше предыдущего. А хуже? – легко.
Печалится ли странник о доме и уюте? Ещё как печалится. Это желание вернуться или хоть что-то по дороге найти – иного порядка, чем тоска – это ностальгия. Но в русскую тоску, обычно под нажимом случайного пассионарного усилия, она вписана как некий оттенок в виде смутной надежды, обретающей почти чёткие очертания. Этого бывает достаточно, чтобы на какое-то время желание определиться превратилось в манию, что сильно пугает всех окрестных и дальних соседей Страны . Чуть ли ни вся Страна в угаре вкалывает на Проект. При этом все населяющие её странные народы забывают о взаимном несходстве и чуть ли даже ни понимают друг друга. Чуть ли ни любят взаимно и едва ли ни уважают. Это проходит, конечно, ибо любая совместная пьянка у нас скатывается всегда к мордобою, но потом снова в обнимку, так и живём. Ностальгия лишь сообщает общему странствию оттенок радостного, абсурдного оптимизма.
Китайцев вот ждём. Диакон Андрей Кураев в одном замечательном интервью журналу «Огонёк» в печали от нашего пришибленного состояния начал думать о наследниках – о передаче святыни китайцам.
- Тысячу лет назад греки совершили подлинный подвиг - на излете византийской империи они смогли растождествить национальное и религиозное. Они вернули православию, скажем так, вселенское дыхание, передав его варварам - славянским племенам, которые в ту пору были злейшими и опасными врагами Византийской империи. В этом смысле Византия смогла умереть достойно. Она смогла факел мира передать дальше, причем своим врагам. И вот прошла тысяча лет... Наверное, прав Гумилев, когда предрекает национальным организмам предельный срок жизни в тысячу лет... И если сейчас настала пора умирания России, нам нужно задуматься, как мы умрем - в судорогах и проклятиях или же сможем найти наследника, которому передадим самое главное, что у нас есть - нашу веру и нашу душу. Мы передадим православную эстафету китайцам. Славяне, когда они вторгались через Дунай, не помышляли о том, что станут продолжателями православных традиций. Может быть и с Китаем произойдет также - они станут могильщиками нашего государства, но хранителями наших святынь.
- Удивительно красивая идея! (Это журналист-придурок)
- Она может казаться непривычной только в Москве. Я много езжу. Полжизни моей проходят в поездках от Сахалина до Кенигсберга. И я несколько раз в Сибири беседовал с людьми, которые строят храмы. Строят, кстати, нередко силами турецких рабочих, что самое смешно-печальное. Спрашивал: какова, по-вашему, судьба этих храмов? Ведь там повальное настроение - уезжать. Уезжать из Сибири. И они прямо отвечают: мы понимаем, что строим храмы для китайцев.
Китайцы, мне кажется, готовы к этому. Это самая атеистическая нация на земле. И коммунизм тут сказался, и традиции: даосизм и буддизм ведь трудно назвать религией. Во многом китайское сознание - религиозная целина. И когда они придут к нам, они окажутся открыты к нашей среде. Думаю, в дальневосточных и сибирских епархиях уже пора создавать миссионерские центры для работы с китайцами. Мы должны создавать школу православной китаистики. Знаете, я в последнее время сталкиваюсь с удивительно большим числом православных китаистов…. Такое ощущение, что Бог Сам, помимо всяких наших “миссионерских программ”, насыщает нашу Церковь верующей молодежью, изучающей китайский язык. Я же, когда в глубинке встречаю юношу с верующим сердцем, умной головой и чистыми глазами, нередко уговариваю парнишку не поступать учиться в семинарию, а поступать на востоковедение. И такие случаи уже есть.
Не правда ли, от великой тоски только – такое в голову может придти. Замотался батюшка: туда-сюда. Мы ещё обсудим его упования, но сейчас лишь замечу, что китайцы – да, заманчивая перспектива, но как при этом насчёт Страны -то? Никогда они не проявляли странных наклонностей, а тех, кто проявлял, гнобили со страшной силой, всей массой . Как таких пускать?.. Но Страна, если не выдумка, не бред она, – примет кого уж примет. Глухо и тошно не только чужому. Ан вот… Призн а юсь и я в аналогичной слабости: чем-то берут за душу глубоко обрусевшие инородцы, причём, чем более инородны – тем больше. Негр-председатель в белорусском колхозе, бывший военнопленный японец, так и не покинувший плена Страны , англичанин и немец, крестьяне из дальних каких-то сибирских деревень. Хочется съездить к такому, стукнуть бутылкой об стол, обнять и заплакать… Одиночки всё – в полубредовой массе автохтонов. Это вам не вьетнамские и китайские плотно набитые общаги, где русский язык знает один из сотни исключительно для общения с милицией, где обрусением-православием и не пахнет, а пропахли все коридоры жареной солёной селёдкой, ещё чем-то немыслимо диким и тошным, не то собачачиной, не то человечиной.
Страна огромна, бесконечна, чёрт-те на что похожа. Нет ни конца, ни края, куда ни плюнь – всюду центр. Не любим ни себя, ни друг друга, хозяйство запущено, грязь, паразитов содержим, придурков развели. Как любить-то?.. Привяжешься ещё, да и замучаешь со скуки. Лапку оторвёшь, другую, или тебе – тут кто первый. Потом нагнёшься шнурки завязать, глядь, а его уж и подменили – любимого-то. Смотрит с ужасом, мол, ты кто?.. Смотрим на дела рук своих – так дела не делаются. Понимаем: жить нельзя, как живём, и давно уже видим, а всё равно живём... И видно это не только нам, но и со стороны, где негров травили-травили, да не вытравили. Смотрят оттуда и думают, как бы освободить и от нас территорию и посеять чего-нибудь полезного. Китайцы щурятся и мелко крестятся. Этим тосковать некогда, работать нада. Вот и получается, братцы, что при всей нашей странности, уж коли такие мы, какие есть, а другими не будем точно, то порядок в войсках наших нужен и генерал пьяный, морда ящиком, точь-в-точь, как в исполнении актёра Булдакова, и орлы-гренадёры, краснорожие и отважные. Без них никуда. Штоб газоны в гарнизоне зелёной краской, как положено, на, носки тянуть, начальству разговаривать по уставу, только матом и в зубы!.. Патроны надо кончать на бананы обменивать. И с курилками на пороховых складах – завязывать. Артиллерия вся крупного калибра штоб, прицел… на хрен прицелы, разворуют ещё, через стволы наводить, по площадям бить, только сунутся, на. И в штыки, живота не щадя. …Кочубаев! Где опять этот Кочубаев, на? …Боец, ваше как фамилие? Ни х… себе!.. Таких фамилиев в армии не бывает. Ладно, ну-ка, ракету, из которой керосин вчера вытек, снова заправить и приставить рядовых Каца с Кочубаевым пальцем к дырке. …Куда улетела, на? В Новую Каледонию? Это где это? А приказ «без команды не стрелять»? Я вам дам «за бананами»… Опять стакан на кнопку поставили, обалдуи. …А и … с ней, с Каледонией… В общем, чтобы беречь и дальше несказанные наши особенности, крепкое государство надо всем этим стоять должно, неимоверная армия, иначе хана, и единственная забота – о них. А там и тосковать можно во все тяжкие…
…Ну, ладно, с евреями опять подружиться не получилось, трезвенники на страже, ещё подождём, китайцы сами лезут, но как быть с французами? У них хоть залейся. Они хоть к Стране отношения не имеют, такого натворили за последние 30-40 лет, совсем обалдели, лично я от них просто не ожидал.
Второе название «блевантин». Студентом я его пробовал – серьёзная вещь.
Так поморы называют мошку, очень вредное насекомое.
Здесь, впрочем, есть проблема, раздвоение исторического китайца на Лао-Цзы и Конфуция. Первый, как говорят, был из наших и прямо на придорожной заставе «Дао де цзин» сочинил, да там и оставил. А вот второй… Этот погнал всех каналы копать.
Реклама: