| varvar.ru: Архив / Тексты / Елисеев / Идеология и товарность |
Идеология как таковая родилась в Новое время, в эпоху кризиса традиционной цивилизации в Европе и триумфального шествия капитализма. Она ставила своей целью не просто изменение реальности (реальность менялась и до этого), но превращение ее в пространство постоянного изменения, тотального обмена . Речь шла не только, и даже не столько о том, чтобы сменить существующий строй. Смена традиционного строя нужна была для того, чтобы оправдать и узаконить возможность любых изменений.
Со времен великих буржуазных революций процесс изменения становился все более радикальным. Сначала можно было менять правителей. Потом – уже стали менять целые страны. В прошлом веке стало принято служить другим государствам — в том случае, если они придерживаются «правильной», «передовой» идеологии. Именно такую практику вели все ведущие идеологии – коммунизм, либерализм и фашизм (нацизм).
Советские коммунисты требовали служить «отечеству пролетариата» – СССР. Либералы побуждали своих симпатизантов служить странам западной демократии. Нацисты активно формировали колонны коллаборационистов. И все это национал-предательство оправдывалось, а точнее – окупалось — Идеей. (Любопытно, что один из основателей французского фашизма Ж. Валуа поддержал Сопротивление.)
И вот сегодня некоторые силы уже готовы оправдать отказ от государственности как таковой – в пользу всемирного сверхгосударства и во имя общечеловеческих ценностей.
Как видим, любая идеология ставит во главу угла измену. Она осуществляет грандиозный обмен, имеющий сугубо рыночный характер. Собственно говоря, для этого и нужны были великие перемены эпохи великих революций. (Меновую специфику прогрессизма очень неплохо и образно описал К. Крылов: «Прогресс» шагает семимильными шагами», или «спотыкается», или «плетется» — все это слова, обозначающие сбой или замедление такта. Чем быстрее он шагает, тем больше шума и грохота от его сапог: пере-мена, пере-мена, пере-мена. Впрочем, если прислушаться, в этом шуме можно расслышать позвякивание монет: «перемена», так как прогресс предполагает мену – понимаемую очень широко…» .
Идеология, таким образом, выступает как явление сугубо буржуазное (вне зависимости от своих деклараций). Идея здесь выполняет функцию денег , при помощи которых один товар обменивается на другой. Она рассматривает все ценности, в том числе и высшие (Родину, Государство, Народ) как товары, которые подлежат обмену. В результате один «товар» продается за Идею, а на вырученные «средства» приобретается другой «товар».
Вот почему, кстати говоря, во всех идеологиях присутствует экономический детерминизм . И противостояние этих идеологий есть по большей части фикция, которая маскирует наличие грандиозного пространства тотального обмена , созданного в эпоху великих перемен и великого обмана. По сути, это пространство и есть та реальность, что зовется Рынком. Его привыкли рассматривать через призму экономики, но экономика – это всего лишь один из уровней мирового Рынка. Он наиболее заметен именно потому, что здесь-то и происходят самые динамичные изменения (политические формы всегда более консервативны – поэтому нынешние буржуазные государства перестают отвечать запросам глобализирующегося крупного капитала). Но в целом Рынок есть многоуровневая реальность, где специфическая духовность сочетается со специфической материальностью. Это – целый мир, альтернативный тому миру, что возник в Творении. Созданием этого мира определенные силы стремятся вернуться к состоянию, которое было в самом начале всего: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». (Быт. 1.1-2.) Для этого, собственно говоря, и затеваются все перманентные изменения, они нужны для того, чтобы пробудить древний хаос, чьим символом (реально содержащим символизируемое) как раз и является Рынок.
Онтологические ревизионисты изрядно преуспели – ныне на нашей планете преобладает реальность, которая символизирует этот самый досветовой, изначальный хаос. Но им и этого мало – надо, чтобы весь мир объединился и официально признал эту самую реальность за настоящую. Тогда человечество откажется от тварного мира. И его воля будет учтена свыше, — таким образом, который никак не входит в планы адептов Хаоса.
Учитывая все это, становится более понятным, почему русские традиционалисты, национал-консерваторы так и не предложили стране хоть сколько-нибудь эффективную идеологию. Любая идеология предполагает неограниченный обмен, а консерватизм, напротив, стоит на защите незыблемых, вечных ценностей . И большинству консерваторов претит идеологическая работа, которая за версту отдает товарностью. (Под консерватизмом здесь, конечно же, не имеется в виду либеральная подделка в духе Черчилля, Тэтчер и Рейгана).
Понятно, что консерваторам претит (пусть и подсознательно) любая идеология. Они пытаются удалиться от всех идеологий, найти некоторую точку неизменности. И это хорошо удается тем, кто принципиально не желает заниматься политикой, кто целиком и полностью сосредотачивается на духовном делании.
Но тех, кто считает себя политиками, ждет жестокое разочарование. Ведь политика немыслима без идеологии , и когда нет последней, то не получается и первой. В результате наши консерваторы оказываются в некоем политическом вакууме, который они пытаются заполнить правильными, но пустыми декларациями.
Этот подход основан на отрицании, пусть даже и консервативном. Отсюда и феномен отечественного «правого нигилизма», характерного для многих «ультрамонархистов». В своем праведном неприятии эти деятели готовы замазывать черной краской целые периоды русской истории: советский и петербургский. Они ни в грош не ставят современную российскую государственность на том основании, что она – «не та», «неправильная». И понятно, что это голое отрицание не может привлечь никого, кроме группы сектантски мыслящей «почвенной» интеллигенции.
Но помимо консервативного отрицания идеологий есть и другой подход. Он предполагает консервативно-контрреволюционный синтез . Консерватор, практикующий этот синтез, как бы захватывает идеологии в плен (без этого захвата невозможна ни одна война). Ему важно вырвать все современные идеологии из их контекста, использовать их против Модерна – на пользу Традиции. Это путь «удушения в объятиях» , который намного более эффективен, чем прямое отрицание.
Консервативный контрреволюционер готов взять все самое нужное от самых разных идеологий. Но взять с важнейшими оговорками . Так, от социализма он берет идею преобладания общественного над частным, однако само это преобладание, по его мысли, должно быть обеспечено государством, а не общественно-политическими ассоциациями. Общество, в представлении консерватора, есть среда слишком уж изменчивая , она благоприятствует различным обменным операциям.
От либерализма консервативный контрреволюционер берет идею свободы, но в то же самое время он понимает под ней возможность свободно излагать мнения по важным вопросам (прежде всего, по тем из них, которые касаются нужд и запросов конкретных профессиональных групп). При этом он отрицает свободу менять власть на «свободных выборах», оказывающихся на поверку очередным коммерческим предприятием.
То есть консервативный контрреволюционер вторгается в чуждые ему идеологии, меняет их (точнее, обращает вспять процесс обмена ) и объединяет в собственном синтезе. И там они уже служат не Модерну, но именно Традиции. Товарность перестает отягощать Идею, которая начинает дышать Вечностью, а не вещностью. Консервативная контр-революция опирается на контр-идеологию.
Первым и, пожалуй, единственным, эту технологию задействовал Гитлер. Обладая каким-то невероятным чутьем, он сумел вырвать из лап Модерна левый социализм, использовав его для нужд правого национализма. Результат был потрясающим. Пока старые правые недовольно бурчали о поруганной Германии и бросали декларативные фразы о национальном величии, Гитлер пришел к власти – без особых потрясений, как и полагается правому. Но он же вступил в противоречие с правым, национальным социализмом, выдвинув глобалистскую , по сути, идею мирового господства. Причем это господство во многом воспринималось как завоевание жизненного пространства для миллионов немцев, которых Гитлер хотел сделать нацией всемирных бюргеров-хозяев. И вот здесь он уже пал жертвой Рынка с его экономическим детерминизмом. Национальный социалист переродился в буржуазного глобалиста.
Во многом это стало возможным потому, что Гитлер отказался удушить в объятиях либерализм. Он попытался удушить его в концлагерях. А с идеологиями такие вещи не проходят – слишком уж они сложны для полицейских. В результате либерализм незаметно проник в сознание национал-социалистической элиты, не получившей прививки от этой идеологической чумы. Она стала мыслить категориями транснациональной олигархии, рассматривающей весь мир как сферу тотального обмена . И, что показательно, Гитлер готов был поменять германскую национальную империю на мировое господство, которое неизбежно носит космополитический характер. Не случайно же он пророчил: « Я пользуюсь идеями нации и государства по соображениям текущего момента. Но я знаю временную ценность этих идей. Придёт день, когда даже у нас в Германии, мало останется от того, что мы называем национализмом. Над всем миром встанет всеобщее содружество хозяев и господ». Да – всемирный союз «хозяев» (у Гитлера они стоят перед господами»!) – этот тот идеал, к которому сегодня стремятся транснациональные корпорации (ТНК), используя для этой цели недальновидных «господ» из американского Белого дома. В этом плане гораздо более предпочтительнее выглядит линия Отто Штрассера, который соединял национальный социализм с «национальным плюрализмом», предполагавшим спокойную и продуктивную дискуссию всех патриотических сил.
Контр-революция должна быть тотальной и охватывать все сферы политического, все идеологии (в их разных версиях). Но при этом следует избегать эклектики, которая предполагает бессистемное (хаотическое) смешение разных идей и стилей. Таковая эклектика, к слову сказать, и погубила «лимоновский» национал-большевизм, апеллировавший без разбора к самым разным политическим традициям – от фашизма и маоизма до анархизма и либертарианства. В результате победил опять-таки либерализм, который наиболее полно выражает стихию Рынка и который в силу этого является самой сильной идеологией. Его адепты не прощают политических слабостей и просчетов, используя их для подчинения и порабощения своих незадачливых оппонентов. Ныне «лимоновцы» перешли на либеральные позиции, способствуя укреплению в России радикально-прозападных, оранжевых сил.
Все это лишний раз убеждает в том, что консервативно-контр-революционный синтез должен быть иерархическим . Все «захваченные» идеологические построения должны быть выстроены в некую лестницу. Место наиболее отошедших от Традиции положений – внизу, наименее отошедших – наверху. И, самое главное, вся эта лестница должна восходить к монархическому принципу и к сословности. Именно эти базовые реалии традиционного общества полнее всего символизируют Вечное, которое проходит неповрежденным через всякую изменчивость.
С сайта
;