| varvar.ru: Архив / Тексты / Дунаев / Восточная топонимика ирреального |
МУСУЛЬМАНСКАЯ ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ ГЕОПОЛИТИКА
Две параллели – конспирологическая и геополитическая – как бы задают основания этой теме. Первая – выход на метачеловеческий, мистический план истории, связанный с древними царствами и тайными вероучениями, второй – план конкретных действий и сугубо прагматической мотивации. Нам надлежит разобраться, где мы имеем дело с реальными государствами, отображающими метафизические архетипы, а где – с государствами-двойниками, фантомами, големами... Все это не имеет прямого отношения к сиюминутной и суетной политике, где эзотерические инстинкты уступили место соображениям экономической выгоды или тривиальному авантюризму. «Банановая республика», существующая только в своем картонном варианте, по определению не предмет для эзотерического исследования. Что реально стоит за картиной исламской геополитики? Здесь присутствуют три радикально отличных типа традиции. Первая – общепрофанный суннизм, то есть религия масс, эгалитарный и агрессивный экзотеризм. (Я бы сказал – рационалистический тоталитаризм, отвергающий все неразумные альтернативы. Господство такого типа сознания в средневековом исламском мире предопределило его энергетический упадок и вырождение в консервативно-застойное явление инерциального типа. Здесь могут преобладать только «охранительные» типы религиозности, акцентирующие внимание на внешних аспектах традиции... Интересно, что этот тип в свое время выдержал противостояние с альтернативами иного плана – радикальным суфизмом, например. И, тем не менее, все экстатические альтернативы по разным причинам не смогли стать Исламом (то есть тем, что принято понимать под Исламом), а остались периферийными и экзотическими «ересями».) Социальный идеал – теократическая республика, на деле – крайне пластичная приспособленность практически к любым социальным условиям. Два других типа, которых мы и будем касаться как структурно эзотерических и инкорпорированных в real politic на оккультном или же на пассионарно-эсхатологическом уровне – исмаилитский и джафаритский (то есть признающий цепь двенадцати имамов) шиизм. Для начала определим их типологически, а после проиллюстрируем это историческими примерами. Низаритский исмаилизм и ортодоксальный (иранский по преимуществу) шиизм – совершенно различные метафизические типы; при этом оба тяготеют к монархическому имперскому принципу. Ни в одной из традиций, аутентично сохраненных сегодня, не выражен с такой яркостью основной инстинкт индоевропейской мифологии – вера в возвращение последнего Императора. В этом сходятся буквально все индоевропейские традиции, но только в шиизме этот инстинкт достигает такой полноты, которая реально алхимически воспроизводится в перманентную революцию, во взрыв против направления истории. Исмаилитский и классический шиизм на практике отличает принцип отношения к территории. Здесь не место серьезно рассуждать о принципиальных отличиях в восприятии пространства между «гностиками» и «не-гностиками», то есть людьми, по разному воспринимающими природу и сам замысел этого мира – разумеется, каждый их этих типов в глазах другого стоит вниз головой. Не в этом дело. Сам принцип подхода к территории (в натуральном политическом смысле) может много сказать о типе традиции, которая эту территорию “осваивает”. Для исмаилитов это был «принцип плацдарма» – пиратский, экстенсивный способ. Им было все равно, с какой территории начинать свою революцию – это вопрос случая. Они были, конечно, типичными «космополитами» в сегодняшнем понимании. Низаритские государства проводили свою геополитику, понимая ее исключительно как захват плацдармов для строительства крепостей. Туземцы, в общем, рассматривались ими как историческое недоразумение. Такое государство работает исключительно на то, чтобы «взорвать мир». Ближайший аналог исмаилизму из современных политических гуру – один из основных теоретиков большевизма Троцкий (его теория перманентной революции). Государство здесь – бочка с бензином или ящик с динамитом, не больше. Единственная цель – взорвать мир. Иранский шиизм был органично национален. Здесь ясно видно архетипическое совпадение между религиозной идеологией и менталитетом нации, причем с самыми глубинными его пластами. При таком сочетании единственно могла возникнуть культура, то есть то, чего не оставил исмаилитский имамат. Это различие примечательное, но не единственное, и, вернее всего, не основное. Здесь можно коснуться алхимического отличия между ними. Это два разных принципа взаимодействия с Энергией. В шиизме классическом главный акцент делается на утрату, разрыв связи – но это алхимическая возможность для зеркального отражения этой экспоненты в кризисе, взрыве, революции. Исмаилизм, напротив, предполагает постоянную генеалогическую связь с Принципом – но это энергетическое равновесие («прямая»), неспособное на взрыв. Исмаилитские радикалы пытались мистериально получить эту энергию через само-ограничение, «рисование круга», строительство энергетических центров (даже их архитектурные изыскания предполагают такой поиск), уединение в горном Аламуте («Монсегюр»). Манихейство, религия, во многом повторяющая (а вернее, предваряющая) исмаилитские гностические максимы, также оказалось органически неспособно включиться в real politic на конспирологическом уровне, а тезис о «нестерпимом положении вещей», доминирующий в манихейской апологетике, привел не к эсхатологическому взрыву, как ожидалось, а к перманентной революционной активности, несвязанной с национальным принципом. Движение, заявившее о своем несогласии с миром, не может вообще выражать какую-либо национальную энергию. Неорганичные «ереси» могут в первые сто лет своего возникновения оказывать существенное влияние на ход истории, но, оставаясь неукорененными, они теряют импульс своей миссии и гаснут, превращаясь в тоталитарные псевдогосударства, незаметно для себя имитируя роль фантома, которой они наделили было весь остальной мир...
ГНОЗИС И САКРАЛЬНАЯ ГЕОГРАФИЯ
Разделение на четыре стороны света – фундаментально в мистическом смысле. Четыре стороны света таинственно представлены в имени Первочеловека... Это соответственно Anatole, Dysis, Arctos, Mesembria. Соответственно можно выделить два базовых типа цивилизации. Это реальность в измерении «Север-Юг» и реальность в измерении «Запад-Восток». Они принципиально несопоставимы. Первая соответствует «мифологическому», вторая – «историческому» типу цивилизации. Для понимания первой необходима четкая дефиниция понятия «Мифа». Это абсолютная реальность, отличная от обыденной. Первый тип цивилизации вообще находится вне времени как такового. Это античные метаареалы, священные империи, древний Египет (мистический Мизраим)... Север – сторона вдохновений и экстаза, Юг – его зеркальная проекция, точка исступления, разрыва с «человеческим» в нижне-инфернальной фазе, в то время как принцип Севера – разрыв с «человеческим» в верхней, напряженной, мистической фазе, дивинации... Реальность «Север-Юг» означает включенность в режим Мифа, в режим инспирации, в мистерии – в ангелические или же демонические влияния. Север типологически связан с близостью, активным проявлением Божества, Манифестацией. «Запад-Восток» – система совершенно другого плана, она инвитационно пассивна. Память о Мифе становится отныне центральным понятием исторического опыта. Эта память – Традиция. Ее область – область Священного, но в такой системе Священное может быть только потенциальным. Традиция абсолютно несоотносима с шаманизмом, поскольку является скорее рациональной системой, памятью о священном, а не реальным методом работы с ним. Понятие Традиции, в отличие от понятия Мистерии, Мифа, характерно именно для западно-восточной оппозиции. Императив Традиции сугубо ностальгический. Мы помним, но не знаем. Сами представления о Небе мы получаем не от общения с ангелами, не из мистериальных таинств, но из Священных книг, по линии преемственности... Мистериальный гнозис утерян, король исчез и пребывает в сокрытии (как Калки, Артур или двенадцатый имам). Но, обладая Традицией, восходящей к Мифу (как постулируют сами традиционалисты), мы, однако, способны самым незначительным ритуалом алхимически активизировать нашу связь с Небом. Так возникает «вера»... Мистериальные, шаманские культуры, включенные в измерение «Север-Юг», напротив, не имеют необходимости ни в «вере», ни в «Священных писаниях». На Востоке такая ностальгия выражена как гносеологический принцип, на Западе – как экзистенциальный. На Востоке она осмысливается более отвлеченно и канонично, на Западе – стихийно и мятежно. Восток сохраняет Традицию в канонической неизменности, для Запада она актуальна скорее в плане интуитивном, психоделическом. Упрощенно говоря, Восток более склонен к ортодоксии, Запад – к парадоксии... Парадоксия – более активная форма, но она в меньшей степени гарантирована от профанаций. То, что многие западные люди ищут сегодня мудрость на Востоке – невольное признание этой опасности и своей неспособности совладать с теми стихиями, которые неофит может ненароком разбудить... Согласно Шехабаддину Сохроварди, давшему одну из наиболее ранних классификаций западных и восточных Традиций, к самым известным представителям «восточной» ветви относятся авестийские Гайомарт, Феридун, Кай-Хусрау и сам Заратустра. В суфизме их наследниками являются Бистами, Халладж и Харакани. “Западная” ветвь – это путь Асклепия, Эмпедокла, Пифагора и Платона (здесь он называет как раз интеллектуальных, рационалистических греческих философов). Их суфийскими “наследниками” могут быть названы Зу-н-нун ал-Мисри и Сахл ат-Тустари. Но такая схема охватывает только исламскую ойкумену, равно как и традиции, находящиеся с ней в прямом соприкосновении. Здесь нет места ни ирландским друидам, ни норвежским или славянским шаманам, ни монахам тибетской секты Бон – то есть тем, кто воплощал неведомую для суфиев мистическую традицию «Север-Юг»...
ALEXANDRIA ESCHATA
Говоря о том или ином геополитическом субъекте, мы имеем в виду его метаисторический статус, а отнюдь не ту конвенциональную глупость, которую сегодня принято называть государством. Туран в своем архетипе – огромное пространство, равноудаленное от океанов и отгороженное от иных цивилизаций (таких, как Китай или Россия) не только малозаселенными территориями, «полосами пустоземья», но и непреодолимыми ментальными границами. Это сугубо прагматические предпосылки для туранского изоляционизма, веками определявшего неизменность этого региона, статичность его эона. Но у туранского архетипа есть и более иррациональные аспекты. Под реальным Тураном обыкновенно понимают республики Средней Азии, Казахстан, Синцзян-Уйгурский Автономный район КНР, а также некоторые северные и центральные районы Афганистана, находящиеся в культурной связи с туранским континентальным сознанием, такие как Герат и Хазараджат. К туранскому вектору также относятся зоны, вынесенные на передний план континента и заселенные волнами туранских миграций. Это в первую очередь Анатолия, ядро современной Турции. Более того, согласно некоторым мистико-геополитическим построениям, с Тураном находится в совершенно особой непостижимой связи еще один магический «полюсный регион» континента – Тибет. Синхрон, в котором существуют эти территории, во многом определяет экзистенциальный ритм континентализма. Одна из интерпретаций этого единства состоит в том, что Тибет является территорией брахманической, тайноведческой касты, Туран – страной кшатриев, стражей, исполнителей неведомой метаисторической миссии, хранителей мистических центров Земли (с этим связана и тема эзотерических культов, присутствующих здесь во всем своем многообразии). Из них в первую очередь можно обозначить язычество тюркских кочевников, генеалогически восходящее к алтайскому шаманизму и во многом сохраненное в элитных суфийских орденах (о последних вообще стоит говорить отдельно). Далее это буддизм, распространенный в Согдиане до прихода мусульманства. Это только некоторые, сугубо внешние форпосты туранской миссии. Сегодня здесь доминирует суннитский ислам, наряду с которым присутствуют и суфийские ордена (преимущественно умеренные толки Накшбандии). Также важной является зона Бадахшана, где преобладает низаритский исмаилизм (в своей политической ангажированности тесно связанный с Новым Мировым Порядком). О тайной миссии Турана, вернее всего относящейся к «нечеловеческой истории», можно судить по косвенным свидетельствам. Туран был полюсом притяжения для Александра Македонского, а в исламе он полагается сакральным персонажем. Именно здесь, считают некоторые посвященные, в глубокой тайне сохранены неизвестные объекты, обозначающие собой мистические границы видимого мира, положен предел Гогу и Магогу... Народы, живущие на этих землях, являются хранителями священных мест, которым предстоит ожить в эпоху Явления. Здесь напрямую задействован сакральный смысл геополитики, когда стороны света и разные страны энигматически соответствуют определенным принципам магической практики, что провиденциально ориентированные «атлантисты» называют manifest destiny. Для Турана таким manifest destiny является александризм. Собственно, александризм – одна из неразгаданных тайн континента. Говоря только о «явных», прагматических моментах, можно определить его как цивилизационный стиль и указание на неизвестную эзотерическую религию, весьма вероятно связанную с этими местами. Ведь империя Александра остается базовой моделью буквально всех континентальных империй, возникших впоследствии. Александр действительно установил «границу» двух больших цивилизаций – восточная граница его империи точно совпала с восточной границей исламского ареала в его соприкосновении с языческой Индией (она сохраняется и сейчас как индийско-пакистанская граница), а сам путь исламизации Среднего Востока повторил путь Александра. И опять главным врагом была Персия... Александрийская империя – прообраз не только исламского халифата (буквально в точности в нем воспроизведенный), но и самого имперского континентального идеала как такового. Она собирает «скрытое единство» провиденциально интегрированных народов, мистические полюса Египта, Турана и Ближнего Востока. «Александрии», возведенные по периметрам империи, имеют в первую очередь магическое значение – это оккультные ориентиры континента, его тайные святилища, скрытые от общечеловеческой истории. Построить новую империю в таком священном треугольнике не удавалось больше никому. Туранский форпост империи – Александрия Эсхата, последняя. Предел, край, стена, мистический фронтир. На такой же образ наводит еще одно воспоминание, относящееся к сакральной географии и также связанное с «пограничным» значением Центральной Азии. Арабский историк и путешественник Ибн Батутта, ссылаясь на предание, сообщает о Памире следующее: Их (афганцев) самая большая гора называется Кух-и-Сулайман. Рассказывают, что пророк Сулайман – мир ему! – взошел на эту гору и смотрел с ее вершины на Индию, которая была покрыта мраком. Он вернулся, не заходя в эту страну, и гора была названа его именем. На этой горе живет царь афганцев. Предание указывает не только на священный символизм «края мира», границы чего-то несравненно большего, нежели просто «цивилизация» (ведь Александр, согласно преданиям, дошел именно до «края света»), но и на символическую преемственность дому Давида, истинного царя, выраженную в образе Горы. Какова была цель таинственного визита Соломона, смотревшего в туман другого мира, на Памир? В чем была миссия македонского государя, остановившего свой поход здесь же? Множество преданий сообщают о близости к Памиру особых нечеловеческих объектов – это также зона пристального внимания уфологов. И тогда получается, что восточные странствия царей имели сверхчеловеческие неземные цели, связанные с миссией Посвящения... ...Ни один из них не вошел в Индию, которая была за пределами мира, доверенного их власти и знанию – того мира, в котором преобладает «авраамическая традиция». Индия была другой планетой, где почитались Другие Боги, где шло иное летоисчисление. И только об одном из Посвященных есть вести, что он вошел в Индию. Апокрифические и разрозненные источники сообщают о пребывании здесь Иисуса Христа – и если это действительно так, то тайны этого визита хранит удивительная и загадочная Малабарская церковь... Пребывая в самом центре мира, Туран находится словно вне времени, вне какой-либо глобальной политической активности. Течение времени в магических центрах по определению замедлено до предела и они пребывают как бы в социальной летаргии. Можно, конечно, обратиться к легендам о тайных народах, укрывшихся от темной эпохи под горами и незримо присутствующих в Центре, храня священную границу – но это слишком общие рассуждения для политического анализа. Вывод из этого лишь тот, что любое притязание на нарушение статичного баланса Турана несет угрозу всему континенту. Действительно, территории Туркестана никогда не являлись объектом такой прагматической важности, как Ближний Восток с его нефтяными запасами или остров Диего-Гарсия, находящийся в геометрическом эпицентре американских интересов в Индийском океане. Существование «полос пустоземья» между империями, казалось бы, отвечает их геополитическим интересам, не допускающим прямого соприкосновения. И тем не менее туранские территории стали объектом геополитической экспансии. Разделение Турана между Россией и Китаем в девятнадцатом веке, фактически одобренное «сверхдержавами», тоже выглядит весьма символично. Иными словами, логику туранской политики мировых держав очень трудно объяснить банальными политическими и, тем более, экономическими мотивами. Как и в случае Тибета (и в некоторых других ситуациях, связанных с контролем над магическими территориями), мотивы оккультные здесь имеют явный приоритет. Что же касается наследников александрийских таинств, то этот вопрос далеко не так загадочен, как казалось бы. Александрия Эсхата продолжает существовать – буквально на ее месте сегодня находится сверхэзотерический город Туркестан (примечательное название!), являющийся историческим центром суфиев тариката Ясави. Ясавия – туранский орден, воплощающий таинства тюркской Стихии. Шейха Ясави называли «хазрат-и Туркестан», священный владыка Туркестана, здесь опять же повторяется мотив магической власти, характерный для любых построений сакральной географии, имеющих отношение к Турану.
