Варварские тексты: Чайковcкий Ю.В. Возвращение лейтенанта Колчака

Реклама:

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛЕЙТЕНАНТА КОЛЧАКА.

К 100-ЛЕТИЮ РУССКОЙ ПОЛЯРНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ (1900–1903)

Ю.В.Чайковский

Знаменитая Русская полярная экспедиция (РПЭ) на баркентине "Заря" была первым академическим предприятием России в водах Ледовитого океана, совершенным на собственном судне. Таким образом, "Заря" была предшественницей научно-исследовательских судов Академии наук. Посвятить статью 100-летию этой необычной экспедиции меня побудил выход книги [19], автор которой, историк науки и гидрохимик Валерий Васильевич Синюков, как бы заново прочел историю РПЭ. При советской власти эта история всегда радикально искажалась, поскольку самым ярким ее участником, наряду с начальником экспедиции геологом бароном Э.В.Толлем, был гидрограф лейтенант А.В.Колчак, будущий адмирал и диктатор "белой" Сибири. Лишь в 1990 г. появилась первая правдивая публикация [10].

"Заря" вышла из Петербурга в июне 1900 г., обогнула Европу, прошла Баренцевым и Карским морями, зимовала у западного Таймыра. В сентябре 1901 г. члены экспедиции сделали попытку обнаружить "Землю Санникова" в море Лаптевых, и вторую зиму они провели у острова Котельный. В июне 1902 г. Толль оставил "Зарю" и ушел с тремя спутниками на нартах по льду к острову Беннета, откуда уже никто не вернулся. В 1903 г. Колчак прославился своим походом на шлюпке к этому острову, где удостоверился в гибели группы Толля.

Хотя книга В.В.Синюкова начинается с родословной героя и кончается рассуждением о причинах его гибели, фактически она посвящена именно истории РПЭ и роли в ней Колчака. Остальное дано пунктиром, и я позволю себе поступить так же.

ПРЕДЫСТОРИЯ

В книге историю РПЭ вполне резонно предваряет упоминание о предшествующих ей русских полярных экспедициях. Сперва сказано о лейтенантах вообще – как основных героях арктических морей. Затем кратко охарактеризована экспедиция В.Я.Чичагова (1764–1766) и связанные с ней планы М.В.Ломоносова, считавшего возможным плаванье через полюс к странам Дальнего Востока. После этого читаем: "Большая заслуга в деле изучения сибирских окраин России принадлежит первой русской экспедиции 1734–1742 гг.", но по существу о Великой Северной экспедиции ничего не сказано, а сразу же говорится о злосчастной экспедиции Джорджа Де-Лонга (1879–1881), открывшей остров Беннета (где позже погиб Толль и прославился, пытаясь его спасти, Колчак) и почти в полном составе погибшей в дельте Лены. Далее следует упоминание о юном Колчаке и о землепроходцах начала XIX в. – Якове Санникове и Матвее Геденштроме. Остальные путешествия, на данных которых базировалась РПЭ, если и упоминаются вскользь, то позже, в середине повествования.

Тот, кто собрался читать книгу, должен приготовиться к тому, что мысль автора перескакивает с темы на тему, порой не придерживаясь никакого порядка. Думается, нужно было бы назвать те экспедиции, продолжением которых явилась РПЭ, – Эрика Норденшельда на "Веге" (1878–1879) и Фритьофа Нансена на "Фраме" (1893–1896). Без них планирование и самый ход РПЭ остаются во многом непонятными. Достаточно напомнить, что экспедиция Толля шла, пользуясь картой Великой Северной экспедиции, уточненной Норденшельдом.

Однако цель предлагаемой статьи – не обзор упущений книги (их так много, что для этого пришлось бы написать тоже целую книгу), а попытка извлечь из нее то новое, что она дает для понимания истории арктических исследований. Книга В.В.Синюкова интересна вводимыми в оборот замечательными документами и некоторыми соображениями. Хотя анализа текстов почти нет, но документы говорят сами за себя. Они заполняют пробелы в наших знаниях и как бы возвращают нам лейтенанта Колчака, представляя в более полном объеме личность этого человека. При этом ряд верных суждений автора нуждается в дополнении и подтверждении фактами. К сожалению, Синюков практически не рассмотрел ни газетный фонд, ни самые фундаментальные монографии [8, 17] по истории российской Арктики, ни путевые заметки Колчака [12]. И отличие моих выводов от выводов Синюкова во многом связано именно с привлечением этих работ.

ПОХОЛОДАНИЕ АРКТИКИ

Надо сказать, что интерес к "Северо-восточному проходу", то есть к морскому пути в Китай и Индию вокруг севера Евразии, возник задолго до Ломоносова и Чичагова. Литература об этом огромна, заметим лишь, что впервые такую мысль мельком высказал в Риме русский дипломат Дмитрий Герасимов в 1525 г., а первый корабль (английский) отплыл в поисках этого пути, вероятно, в 1527 г. [8], причем как раз к полюсу. После этого энергичные поиски северо-восточного прохода длились около 100 лет, а затем на 250 лет прекратились. Так что эпизод с Чичаговым и Ломоносовым был всего лишь попыткой вернуться к оставленной идее.

Кроме плаваний в европейской Арктике шло освоение северных берегов Сибири землепроходцами, выходившими в море через устья сибирских рек, причем характерна та же картина – налицо быстрое продвижение, которое вскоре прекратилось. Достаточно обоснованного фактами объяснения этому дано не было, и даже такой серьезный исследователь, как В.Ю.Визе, лишь повторял за остальными: "Причина столь резкого упадка мореплавания по Сибирскому морю, несомненно, экономического порядка" [8, с.58]. Он имел в виду неумную политику Москвы, притеснение от местных воевод и истощение охотничьих угодий. И то, и другое, и третье действительно имело место, однако нигде, кроме арктических морей, не приводило к полному прекращению всякой деятельности. Должна быть на это особая причина.

Она выяснилась только в наше время – это так называемый Малый ледниковый период, то есть общее похолодание Севера с конца XV до начала XIX в. [13; 25; 26]. Средневековое потепление, максимум которого пришелся в Гренландии на VIII–X вв., в Исландии – на ХI–ХII вв., а в Англии – на XII–XIII вв. [13, с.354], сменилось похолоданием, двигавшимся на восток. На севере Якутии максимум потепления пришелся на XII в., пик похолодания – на вторую половину XVII в., а нынешнее потепление тут запоздало – началось лишь в 1930-е годы [7]. Малый ледниковый период, как и настоящий ледниковый период, начался с похолодания северо-восточной Канады, которое постепенно распространялось на восток [25, с. 123].

Сперва прекратились плавания викингов, затем Англия (прежде выращивавшая даже виноград) стала страной рискованного земледелия, позже закрылись Карское море и Обская губа, а спустя еще 100 лет стала несудоходной и Восточная Арктика. Движение похолодания на восток вызывается ослаблением Гольфстрима. Что касается причины, то палеоокеанолог Ж.-К.Дюплесси видит ее в изменении типа циркуляции вод Мирового океана, которая по своей неустойчивости подобна погоде, только протекает гораздо более медленно: "Малый ледниковый период ... вероятно, можно приписать капризу океана" [24, с.56].

Открытие Малого ледникового периода позволяет дать ответ на некоторые загадки полярной истории, в том числе российской. Например, почему в XVII–XVIII вв. оказалось необитаемым Мурманское побережье, прежде густо заселенное [6, с.46]? Ответ прост: то, что раньше воспринималось историками как первые шаги людей в необжитые области, ныне оказывается свидетельством последних усилий людей удержаться на землях, ставших непригодными к обитанию вследствие похолодания.

Или: как объяснить наличие Оби, Таза, Енисея, западного Таймыра и даже Северной Земли на некоторых картах XVI в.? Мне случалось писать, что сравнение старинных карт с новыми и привлечение данных палеоклиматологии позволяют признать факт открытия северной части Северной Земли моряками, плывшими к ней из Центральной Арктики: до похолодания возможно было проплыть от Шпицбергена к Северной Земле и пройти оттуда к Енисею [23].

Самую интересную для нас карту 1508 г. (рис.1) нашел Норденшельд [29, с.XXXII]. На ней дан контур арктического побережья, где легко узнать Кольский п-ов. Белое море, п-ов Канин, мыс Русский Заворот, Печорскую губу. Югорский п-ов, Байдарацкую губу (в которую упираются Уральские горы), п-ов Ямал, Обь с Обской губой, п-ов Гыданский, Енисей с Енисейским заливом и, наконец, западный берег Таймыра. Однако дальше начинается фантастика: берег не загибается к востоку (от нынешнего Диксона), а простирается на север до 80-й параллели, после чего уходит обратно к югу. Далее контур берега ничему уже не соответствует. Названий, кроме "Imaus mons" (Уральские горы), нет, так что сходство контура с реальностью можно бы объяснить случайностью, если бы не еще одна карта (рис.2).

Это карта "Tartaria" из атласа Ортелия, изданного в 1570 г. [30]. Ее фрагмент показывает, что русские названия мест от Кольского п-ова до Оби уже известны на Западе. Вытянутый полуостров вместо Таймыра тоже есть, имеет название Скифский и несет детали: среди населяющих его племен показаны два колена Израилевы (Danorum и Nephtalitarum Chorda), а в его середине расположено озеро, через которое на северо-восток протекает река. Последнее обстоятельство издавна привлекало внимание историков географии, видевших тут озеро Таймыр и реку Таймыру [6], но колена Израилевы, явная дань древней традиции, оттолкнули большинство исследователей. Да и течет реальная Таймыра на северо-запад и потому впадает не в то море, что у Ортелия. Словом, сходство Скифского полуострова с Таймыром не стоит принимать всерьез.

Зато северный берег Скифского полуострова очень похож на реальный берег северного острова Северной Земли – от мыса Арктического¹ до мыса Розы Люксембург. И озеро с текущей через него в нужном направлении рекой на Северной Земле тоже есть. Поразительно, что широта самой северной точки полуострова лишь на четверть градуса разнится у Ортелия от истинной широты Арктического – результат для середины XVI в. отличный. В случайность совпадения всего этого поверить трудно.

От чуть более поздних плаваний мы имеем не только карты, но и тексты. Основным их источником служит изданное в 1625 г. огромное собрание Сэмюэла Пёрчеса "Пилигримы", причем сведения о "путешествиях в Северный океан, Сибирь и Тартарию" содержатся в 13-м томе его 20-томного издания [31]. Перевод фрагментов, относящихся к северу Сибири, опубликован в сборнике [1], но при пользовании им приходится постоянно обращаться к оригиналу – хотя бы для уяснения транскрипции имен и названий, без чего не всегда ясно, о чем именно идет речь. Анализ этого источника дает много для понимания похолодания Арктики. Так, русские информаторы около 1610 г. рассказывали английским купцам о двух различных морских путях из устья Печоры в устье Оби – северном, напрямую через Карское море, затем вокруг полуострова Ямал, и южном, через реки и волок в средней части Ямала. При этом англичане привели все сообщенные им данные подряд, словно информаторы описывали один путь, так что разобраться в них трудно. Но еще Л.С.Берг, замечательный географ, понял, что речь тут шла о различных путях, северном и южном. Он же отметил климатическую причину их наличия – северный путь был проходим только в периоды потеплений: "Таким образом русские около 1580 г. плавали поперек Карского моря! Факт необычайно любопытный, показывающий, что в то время были в Карском море такие же благоприятные условия для судоходства, как и в 30-х годах XX в." [5, с. 92].

Мысли Берга о вековых изменениях климата подтвердились открытием Малого ледникового периода. Теперь становится ясно, почему в начале XVII в. "пилигримы" сомневались в реальности морского пути в Сибирь и почему сообщали как о доступном только о пути через Уральские горы: в их время Карское море стало почти или вовсе непроходимым из-за похолодания. Только непроходимостью севера Обской губы можно, по-моему, объяснить переход поморов в конце XVI в. на Ямальский волок, очень неудобный (путь вокруг северного Ямала занимал неделю–две, а через волок – месяц), трудоемкий (каждую лодку по очереди волокли "всеми людми", то есть силами всего каравана) и коммерчески невыгодный (проходили лишь лодки ничтожной грузоподъемности) [1, с. 89]. Но лет через 30 стал непроходимым и этот путь.

Именно похолодание, а не запреты из Москвы, видится мне главной причиной гибели Мангазеи – процветавшего города в низовьях реки Таз. Со времен книги [21] принято считать, что Мангазею сгубил царский указ 1620 г., запретивший ходить через Ямальский волок (в целях борьбы с возможным проникновением иностранцев в Сибирь). Слов нет, указ был образцом близорукого своекорыстия русской бюрократии, однако на деле он оказался излишним, поскольку никакой возможности плавать вскоре не стало физически. Плавучие льды, не таявшие в Обской губе, сорвали снабжение Мангазеи продовольствием даже через устья Оби и Таза, что повлекло голод и затем оставление города жителями и администрацией.

Неизвестно ни одной попытки проплыть из Карского моря в Обь после 1620 г., несмотря на фактическое отсутствие контроля за волоком. Трижды тобольские власти посылали отряды для установления контроля, но это ни разу не удалось, а вскоре служилые люди не могли даже найти место прежнего волока среди не таявших тогда снегов среднего Ямала; не могли найти его и мангазейские воеводы. Характерно, что историк С.В.Бахрушин в своем основательном исследовании "Пути в Сибирь в XVI–XVII вв." [2] рассказал про наказания за речи о "воровском пути" и за неспособность установить на нем охрану, сообщил и о доносах, где воеводы обвиняли друг друга в поисках утерянного "воровского пути", но не привел ни одного случая, когда кого-либо обвиняли в факте прохождения этим путем. Не привел их никто и позже.

"Одного этого указа было уже достаточно, чтобы пресечь какие-либо попытки плаваний в Мангазею", а "специально охранять Мангазейский морской путь от плаваний поморов не было особой нужды. Запрет поморами соблюдался и из-за обещанных карательных мер, и по совести" [18, с. 123, 124]. Если так, то указ 1620 г. – единственный в истории России. Остальные нарушались и нарушаются даже при наличии контроля.

ПОТЕПЛЕНИЕ

Едва нынешнее потепление стало фактом, на него отреагировал сибирский золотопромышленник М.К.Сидоров – он потратил все свое огромное состояние на создание морской торговли с Европой через устья Оби и Енисея. Хотя его попытки пробить косность чиновных и академических кругов России были безуспешны, но нескольких капитанов, наших и западных, Сидоров смог увлечь, и с 1876 г. торговля началась. Кстати, Норденшельд сперва плавал тоже при его моральной и финансовой поддержке; однако главное его плаванье финансировал другой золотопромышленник – A.M.Сибиряков. "Сидоров первым обратил внимание на изменение климатических условий в Арктике, происшедшее в 50–60-е гг. XIX в., и, как следствие этого, более благоприятные условия в Карском море" [20, с. 98]. Тогда же, добавлю, вновь оказалось проходимым Чукотское море.

К сожалению, в науку идея потепления Арктики пришла на 100 лет позже. В частности. Визе и Пинхенсон, подробно описав заслуги Сидорова [8; 17], не сказали о климатологической подоплеке его начинаний.

Поиски Северо-восточного прохода возобновились в середине XIX в., и в 1878 г. швед Эрик Норденшельд неожиданно прошел в одну навигацию почти весь путь, обогнув северную оконечность Евразии – мыс Челюскин (первое достоверное плаванье мимо него) и зазимовав у берегов Чукотки. Вторым мимо Челюскина прошел в 1893 г. норвежец Фритьоф Нансен, а третьим был в 1901 г. россиянин Эдуард Толль, остзейский барон. Но если первые двое миновали этот мыс до зимовки, то Толлю это не удалось, пришлось зимовать у западного Таймыра, что спутало весь ход экспедиции и повлекло в конечном счете ее трагический исход: Толль решил отправиться к острову Беннета на нартах и погиб в ноябре 1902 г. вместе с тремя спутниками.

Итак, экспедицию Толля сделало возможной именно потепление. Пусть современники и не замечали его, но мы должны все время иметь в виду, что оно тогда наступало, хоть и в разной мере в разных местах. Так, в акватории у острова Беннета льдов было гораздо больше, чем в наше время.

Морские походы через российскую Арктику, состоявшиеся до РПЭ, рассматривались участниками экспедиции Толля в качестве примеров – положительных или отрицательных. Поступим и мы так же.

ЭКСПЕДИЦИЯ ЗНАМЕНИТАЯ, НО НЕСКЛАДНАЯ

РПЭ принято описывать как образцовое научное предприятие. Тот факт, что она кончилась гибелью шести человек из тридцати, относят к трагическим случайностям. Склонен к такой трактовке и Синюков, но публикуемые им документы к подобному оптимизму не располагают.

В письме Колчака от 20 марта 1900 г. в Лондон по поводу заказа гидрологического оборудования содержится просьба прислать его "как можно скорее, поскольку мы должны быть готовы к концу апреля" [19, с. 260]. Почему это не сделано раньше? Потому, что единственный гидролог экспедиции, Колчак, приступил к делам не ранее середины февраля, причем отметил, что до него "относительно... гидрологии и снаряжения, касающегося ее, пока еще ничего не было сделано" [12, с. 77]. Удивительно, как он все же успел войти в курс дел, что-то заказать и получить. (Нансен в сходной ситуации так и не смог найти геолога.)

В июле 1899 г. на покупку "Зари" государственным казначейством были отпущены 60 тыс. руб., но остальные 180 тыс. руб. – лишь в конце января 1900 г., "согласно Высочайше утвержденного 24 января 1900 г. мнения Государственного совета" [19, с. 70]. Расходовались они в большой спешке. По правде говоря, экспедицию следовало бы отложить на следующий год, но верхи государства опасались иностранной конкуренции, и сам президент Академии наук великий князь генерал-адъютант Константин Константинович поторапливал [17, с. 428–430]. Тут надо немного сказать и о нем. Без ходатайств великого князя РПЭ не состоялась бы, и недаром его портрет украшал кают-компанию "Зари". В юности он был военным моряком и многие трудности оценивал со знанием дела. Далекий от науки, он, известный поэт (подписывался: К.Р.), многое компенсировал за счет общей культуры и внимания к людям. В книге приведены примеры его заботы о членах экспедиции. Именно благодаря ему РПЭ получила вдвое больше средств, чем первоначально планировалось: 509 тыс. руб. на март 1904 г. вместо намеченных 240 тыс. [19, с. 70]). Можно даже сказать, что Толль и затем по его примеру Колчак прямо эксплуатировали обязательность президента и не раз ставили академию перед фактом неожиданных расходов. Насколько можно судить по известным документам РПЭ, аппарат академии работал слаженно и без проволочек. И все-таки не оставляет мысль о том, что из политических соображений царедворец непростительно спешно отправил людей в путь. О недопустимой при подготовке РПЭ спешке писал еще Колчак [12, с. 78]. Она, по его мнению, общий удел полярных экспедиций (то же считал Нансен [14, с. 71]), но, как увидим, тут она дорого обошлась.

Теперь о "Заре". "С первого же осмотра судно оставило очень симпатичное впечатление", – писал Колчак [12, с.78]. Но пишут, что она стоила 60 тыс. руб., и это настораживает – ведь "Фрам" Нансена стоил 150 тыс. [9, с.72] при меньшем водоизмещении. На самом деле "Заря" была куплена всего за 36 тыс., а остальные 24 тыс. ушли на ремонт и переоборудование [19, с.262]. Прежде это был норвежский китобойный барк, после снятия прямых парусов с грот-мачты "Заря" стала шхуной-барком [27, с.23], или баркентиной, а кратко ее называли шхуной. Судно прослужило уже 27 лет и всего за 6 лет до его покупки Толлем было в ремонте, но теперь ввиду сильной течи оно нуждалось в новой конопатке и замене ледового пояса (досок дополнительной обшивки вдоль ватерлинии). В октябре 1899 г. "Заря" получила норвежский аттестат на плаванье в течение трех лет [27, с.24], по истечении которых Академия наук предлагала ее ленским купцам [19, с.156], однако никто не пожелал ни купить ее, ни даже взять даром, поскольку она не могла дойти до места ремонта из-за неустранимой течи.

Одним из главных впечатлений Колчака от "Зари" была именно течь – до 20 дюймов за вахту, то есть вдвое выше допустимой нормы. Сперва "мы не придавали этому особого значения, тем более, что времени на исправление и изыскание причин течи и устранения ее не было" [12, с.81–82], но к концу плаванья она стала одной из основных забот.

"Заря" застревала во льдах и садилась на мель там, где до нее "Вега" и "Фрам" проходили. Толль морского дела не знал и подозревал командира в низкой квалификации, хотя причины, по всей видимости, крылись в худшей ледовой обстановке и, отчасти, в большей осадке "Зари". Вообще, в обстановке конфликта начальника РПЭ и командира "Зари" проходила вся экспедиция, и это определило ее печальный исход. Командир, лейтенант Н.Н.Коломейцев, был прекрасным моряком, вполне годился как штурман и вахтенный начальник, но мало подходил для командования научным судном. В 1903 г. Колчак писал: «Коломейцев, будучи крайним формалистом, стал на точку зрения командира военного судна и даже предложил Толлю ходатайствовать о даровании "Заре" военного флага – вещь крайне неудобная для такого рода плавания» [12, с.77].

Конфликт наметился еще в Петербурге, и Коломейцев пытался получить у президента точную инструкцию о своих полномочиях, но успеха не имел. Позже он заявлял о невозможности работать с Толлем и своем намерении покинуть экспедицию, что через полгода и состоялось. Серьезные исследователи этот конфликт отмечали [8, с.270; 17, с.435], однако позже установилась досадная традиция полностью его замалчивать. В книге Синюкова он подан шутливо: «Командиром шхуны был назначен Матисен. Дело в том, что суеверный Коломейцев запрещал Толлю заходить в судовую рубку, считая, что у того "черный глаз" и с судном что-нибудь вечно случается при его появлении. Такие размолвки осложняли работу экспедиции в целом, и Толль принял решение о замене командира» [19, с.97]. Эпизод с рубкой [22, с.10] – пример предельно натянутых отношений, но, разумеется, не их причина.

В любом случае надо бы прямо сказать, что уход Коломейцева вел экспедицию к краху. На "Заре" и до этого было недопустимо мало офицеров, а с его уходом Матисен и Колчак вынуждены были всю навигацию стоять вахту по полсуток без выходных. Когда судно стояло, стоял вахту и Толль, но и он "Зарю" покинул. Он ушел в свой последний поход, не задумавшись, способна ли будет "Заря" с таким составом плавать вообще и снять его самого с острова Беннета в частности. Научная работа офицеров свелась почти к нулю, а собственно ученых на борту не осталось.

Ранее у меня Толль охарактеризован как фанатик [22], и у Синюкова читаем примерно то же: "Толль по своей фанатичности чем-то напоминал Седова, который ушел к Северному полюсу явно без каких-либо шансов вернуться" (с.102). И в другом месте: "Он слишком много авансов выдал Академии наук, прессе, коллегам и вернуться без открытия Земли Санникова уже не мог" (с.132). Это верно, но нужна оговорка: главный аванс Толль выдал себе сам. Одним из подтверждений этого служит документ, где он в мае 1900 г. именует РПЭ "Экспедицией для исследования Земли Санникова и др. о-вов" [19, с.76] – нигде более она так не значится. И в официальной речи он сам уверял, что "Русской полярной экспедиции предстоит разрешение многих важных научных вопросов, что она не есть спортсменское предприятие и не имеет только целью открыть одну, быть может, маленькую Землю Санникова. Нет! Русская полярная экспедиция ... ставит себе серьезные научные задачи" [9, с.76].

Поиск Земли Санникова занимал тогда умы многих, однако столь значительные средства были отпущены казной (академия, имевшая бюджет 240 тыс. руб. в год, не могла даже частично финансировать РПЭ и ограничилась предоставлением отдельных приборов), конечно, не на это. Скорее всего, дело было в геополитическом интересе России, в "необходимости закрепления верховных прав России на Новосибирский архипелаг и нежелательности предоставления его естественных богатств в бесконтрольное пользование предприимчивых иностранцев" [17, с.429]. Замечу, что все предшествующие иностранные экспедиции рассматривались их организаторами как важное национальное дело. Например, книга Норденшельда начата словами: "Арктические экспедиции, отправлявшиеся из Швеции в течение последних лет, приобрели глубокое национальное значение" [15]. Вероятно, именно политическая нужда заставляла и русских министров безропотно оплачивать незапланированные расходы РПЭ.

ТОЛЛЬ МАЛОИЗВЕСТНЫЙ

Толля принято характеризовать как образцового интеллигента и идеального начальника, заботливого и демократичного, общавшегося "на равных" и с матросами, и с жителями сибирской Арктики. Его умение располагать к себе людей и управлять ими несомненны, но очень многого ему недоставало. Например, однажды, после посещения новогоднего спектакля, устроенного "нижними чинами" в кубрике, Толль записал: "У нас в офицерском салоне не было особого праздника. Как враг речей я еще за обедом предупредил всякие праздничные речи, ибо, согласно моей точке зрения, от нас ждут не речей, но только дел" [32, с.199]. И если на "Фраме" все жили, питались и развлекались вместе, сообща праздновали дни рождений, и у них не было деления на офицеров, ученых и матросов, то о жизни команды "Зари" этого не скажешь. Больше того, как вспоминал Колчак, "ненормальное положение начальника чисто морского предприятия – не моряка – выясняться начало с первых дней, и все усилия Коломейцева регламентировать и оформить эти отношения не привели ни к чему, т.к. Толль как бы избегал касаться этого вопроса" [12, с.84–85].

Это лишь штрихи, главное заключалось в безмерной беспечности Толля к вопросам здоровья и жизни вверенных ему людей. Достаточно сказать, что на "аптеку и хирургические инструменты" он отвел лишь тысячную долю расходов экспедиции. Отсутствие инструментов привело к тому, что случайная рана ноги кончилась для матроса Носова смертью от гангрены. Не лучше обошелся Толль с астрономом Ф.Г.Зеебергом: он после походов с ним стал волочить левую ногу, однако командир взял его с собой в труднейший поход на остров Беннета, притом все отчеты, включая и последний, с Беннета, кончал уверением, что все здоровы.

Очень неудачным было и решение Толля построить каюты офицеров и ученых в палубной надстройке: сам он любил холод, но от холода и сырости все страдали ревматизмом, что привело А.В.Колчака к временной инвалидности, а врача Г.Э.Вальтера к смерти. Колчак писал в Иркутске в период между экспедицией и уходом на войну: "Я чувствую себя очень плохо: старый ревматизм принял у меня скверную форму и сказался на деятельности сердца – та же история, что у Вальтера" [19, с.185]. Вальтер, прежде здоровый, умер в 37 лет.

И, наконец, главный медицинский вопрос – о самом Толле. Он прежде страдал тяжелой неврастенией с расстройством речи, о чем его биограф П.В.Виттенбург писал со ссылкой на академический архив, но не на фонд РПЭ [9, с. 32]. Вставал ли вопрос о годности Толля к руководству экспедицией, неизвестно, но в этой связи желание Коломейцева четко разграничить полномочия понятно, а беспечность президента – отнюдь. Произошло худшее: бесконтрольно распоряжаясь властью, Толль погубил себя и трех своих спутников (Синюков прав, полагая поход на остров Беннета безнадежным) и едва не погубил Коломейцева вместе с казаком Расторгуевым, пользуясь тем, что оба, как люди военные, не посмели нарушить его приказ. Трижды посылал их командир в сильную пургу и мороз, при нехватке провизии людям и собакам, на поиски устья Таймыры, а также в порт Диксон и Гольчиху, где были жители [3, с.16]. Причем вторая отправка была прямым преступлением, поскольку Толль на этот раз точно знал, что прежняя карта неверна (рис. 3), и сознательно посылал людей в никуда.

Многие мемуаристы и исследователи отмечают, что барон Толль просил участников похода обращаться к нему по имени-отчеству, а не титуловать, но это не могло умалить значения того факта, что экипаж "Зари" был разделен на "участников экспедиции" и "команду", с которой даже в день праздника Толль за стол не сел. Разделяла их и финансовая пропасть.

ЛЬДЫ И ДЕНЬГИ

Люди шли через льды и тундру, совершали подвиги, ссорились и гибли, а через петербургские кабинеты шли финансовые документы о них, подчас не менее интересные и даже захватывающие.

"Весь состав экспедиции был застрахован" – кратко записал боцман Н.А.Бегичев [3, с.9]. Это повторяли затем историки, но лишь сейчас, у Синюкова, читаем неожиданное: "Страхование жизни (7 членов экспедиции по 1000 р., команды по 100 р.) на 2 года 10000 р." (19, с.263). Разница удивительна, но дальше – больше: "Жалованье (при сохранении получаемого на службе содержания) начальнику экспедиции на 2 года 12000 р.", членам экспедиции по 7200 р., тогда как боцману 1200 р. – вдесятеро меньше, чем начальнику. Матросам еще меньше, а о столь любимых Толлем жителях Арктики и вовсе записано неприлично: "2 якутских казака (с собаками) 600 р.", то есть по 150 руб. в год.

Из сметы на спасательную экспедицию Колчака можно выяснить, что даже "якуты" (на деле один был якут, а другой тунгус, т.е. эвенк), погибшие вместе с Толлем, были наняты по 300 руб. в год, причем страхования их жизни произведено не было [19, с. 187]. Добавим "сохранение содержания" и "подъемные" Толлю, и об отношениях "на равных" говорить не придется: якуты получали за столь же безумно тяжелую и опасную работу раз в 25 меньше, чем Толль. Казаки же (по смете) – в 50 раз меньше. Напомню, что один из них, Расторгуев, едва не погиб вместе с Коломейцевым, но и после этого служил Толлю безукоризненно.

Итак, Толлю полагалось 5% всех затрат на РПЭ (без прочих ему выплат). Разумеется, нельзя было обойти других, и всего семерым "участникам" полагалось 58 тыс. руб. Если добавить 2 тыс., полагавшиеся старшему машинисту Огрину (он единственный, кому назначили нормальное, как бы среднее по Нансену, жалованье), получим ровно четверть бюджета экспедиции. Столько же, напомню, стоила "Заря".

По смете нельзя узнать плату каждому; видно только, что остальные 13 членов экипажа вместе должны получать столько же, сколько один "участник", и что общее жалованье превышает треть бюджета РПЭ. Если взять для сравнения бюджет экспедиции Нансена [28, с.47], то можно видеть, что и там и здесь в целом затраты почти одинаковы, однако Нансен потратил вдвое больше Толля на корабль, а Толль – втрое больше Нансена на жалованье. Для себя Нансен не взял ничего (наоборот, перед отплытием оплатил последние счета на 6 тыс. крон из своих денег [28, с.46]), Толль же назначил себе (за подписью президента) львиную долю суммарного вознаграждения – около 1/5 (при полном составе РПЭ в 30 человек).

Впрочем, не следует представлять Толля "плохим" начальником в сравнении с "хорошим" Нансеном. РПЭ сделала под его руководством удивительно много [8], а к Нансену тоже были претензии (как по экспедиции, так и по дальнейшей политической деятельности). Хочу только повторить, что "идеализация всегда закрывает путь к выяснению истины" [22, с.8] и делает историко-научное исследование бесполезным.

МОГИЛА

А вот Колчак во главе спасательной партии оказался на высоте: сам, не имея на то права, повысил оплату местным жителям, а когда ему потребовался образованный помощник (из ссыльных), отдал ему свое жалованье (300 руб. в месяц – такое же, как на "Заре"), о чем и сообщил в Петербург. "Якутам", ушедшим с Толлем, он не мог поднять жалованье выше, чем он сделал, и не мог сам застраховать их, зато (как бы по рассеянности) удвоил срок их службы у Толля (три года вместо полутора). Казначей Академии наук пришел в ужас, но, по всей видимости, все расходы оплатил [19, с.186–187]. Деньги добыл, надо полагать, все тот же президент.

И все же не будем идеализировать Колчака (что в последнее время наблюдается – не только в его полярных деяниях, но и в белогвардейской службе). Например, в статье А.Беляева [4] идеальный образ Верховного правителя соткан из его разрозненных обещаний, вряд ли предназначавшихся к исполнению. Можно согласиться с покойным архивистом Ф.Ф.Перчёнком: "Нет, в бурной мичманской молодости, в годы плаваний по Дальнему Востоку были у Колчака и пренебрежение дисциплиной (сколько взысканий наложено на него!), и не слишком высокие отношения с береговыми женщинами, и чрезмерное употребление крепких напитков (последним грешил он, кажется, и позже)... А уж то, что в Омске он взялся не за свое дело, – это (в ретроспективе!) видится как несомненный факт" [16, с.32–33].

В этом отношении позиция Синюкова вполне взвешена и реалистична. Правда, как стало обычным, он уделил максимум внимания двум полюсам деятельности своего героя – полярным подвигам и героической смерти. Тут мне остается сделать лишь одно уточнение.

Гибель Колчака описана участниками с массой подробностей, и все описания сходятся в том, что адмирал расстрелян на кладбище Ремесленной слободки близ губернской тюрьмы, на нем была шуба, и в ней же труп брошен в Ангару, в прорубь; указывали и точное место проруби – у Знаменского женского монастыря. Синюков принял эту версию и даже процитировал воспоминания коменданта И.Н.Бурсака, исполнявшего постановление о расстреле. Версия не вызывала и у меня сомнений, хотя в эмигрантской прессе существует другая – что адмирал расстрелян в тюрьме. Но в январе 1997 г. в беседе со мной архивист С.В.Дроков сказал уверенно, что официальная версия выдумана, что скорее всего адмирал был расстрелян в тюремном дворе, там же захоронен и потому останки надо искать там.

Дроков работал в иркутских архивах и нашел несколько, казалось бы мелких, подробностей. Первая: мороз в ночь казни был под 40 градусов. (Возникает сомнение в том, что конвоиры в течение четверти часа вели осужденных по ночному морозу. Зачем? Что мешало сделать дело, не мерзнув?) Вторая: казенная версия гласит, что адмирал расстрелян вдвоем со своим премьером В.Н.Пепеляевым, а по документам значится, что расстрелянных было трое. Третья: шуба Колчака осталась в тюрьме среди его личных вещей; по описи значится вся одежда Верховного². Тем самым, уверен Дроков, приговоренного вывели во двор в белье.

Возникает несколько вопросов. Прежде всего – зачем было топить труп? Затем, объясняли сами большевики, чтобы не оставлять могилу, которая стала бы местом притяжения "контры". Но ведь труп далеко не уплывет, вмерзнет в лед прямо в черте города, где весной может быть опознан. А кто весной у власти будет? Затем – куда вели смертников? По казенной версии – на кладбище, но зачем? Ведь могилы там не было, и трупы в санях повезли к проруби. И, наконец, как посмели везти в сторону стоявших совсем рядом белых войск, требовавших выдачи адмирала?

Словом, нелепость на нелепости. Даже странно, что раньше никто не заметил. Пришлось перечитать воспоминания участников казни и усомниться, видели ли они ее на самом деле. Один из них, Николай Ваганов, совсем подозрителен. Друзья позвали его на казнь Колчака – уже странно, но именно он, посторонний, почему-то остается с осужденным наедине (и не в коридоре, чему еще можно бы поверить, а в караулке у выхода из тюрьмы) и принимает его просьбу – передать благословение жене и сыну [11]. Но это куда ни шло: всякий мемуарист преувеличивает свою роль.

А дальше совсем странно. Приводят Пепеляева, он то и дело падает, умоляя о пощаде, а его тащат. Осужденных выводят на улицу и ведут к кладбищу пешком (значит, машины нет), а о поведении Пепеляева больше ни слова. Смирился он, или его опять тащили? Затем комендант предлагает осужденным молиться, и Колчак отказывается немыслимым образом: "Я не верующий" (он был весьма набожен и на "Заре" исполнял обязанности священника [19, с.136]). Зато Пепеляев долго молится, и никто из начальства (их трое) его не торопит. А как же мороз, как же опасность нападения?

Крохотный отряд, полувзвод или взвод, ведет важнейшего арестанта, из-за которого белые грозят городу штурмом, по ночным улицам невесть кому принадлежащего города. Нет у них ни грузовика, ни пулемета, а противник на броневиках нагрянуть может. Едва ли охрана отразила бы нападение на саму тюрьму (почему казнь и совершена столь спешно), а она вот Колчака сама наружу вывела, да переулками Ремесленной слободки ведет, причем как раз вблизи белых. Невообразимо.

Но вот казнь состоялась, и, по Ваганову, расстрелыцики садятся в машину (откуда взялась?) и уезжают, оставив начальство с трупами. Ваганов закончил загадочно: "На следующий день объявили: в связи с тем, что не было приготовлено могил ... решили бросить убитых в прорубь... Так ли это было, не так ли, судить трудно".

Совсем вроде ничего Ваганов не знал и громоздил противоречивые слухи. Но если вспомнить версию Дрокова, многое становится по местам: Пепеляева тащили только по коридору, молился он в помещении, а расстрельная команда в самом деле не могла видеть, что сделали с трупами тюремщики. Пригласили же Ваганова в тюрьму с совсем иной целью, о которой он сказал мимоходом, но недвусмысленно: вероятно, белые "захотят отбить адмирала по дороге или попытаются захватить тюрьму" – так сказали ему друзья-расстрелыцики. Дело в том, что до этого Ваганов сам участвовал в захвате тюрьмы красными и мог теперь дать советы новой охране, откуда ждать нападения.

В таких условиях речи идти не могло о выводе Колчака из-за ограды тюрьмы. И не шло: командарм Смирнов уже телеграфировал в Москву, что приказал властям Иркутска вывезти Колчака на север от города, а если это не удастся, то "расстрелять в тюрьме" [11, с.7]. Реальные исполнители могли шумно и прилюдно вывести смертников в шубах из камер, а казнь провести тайком в подвале, быть может, и без выстрелов (никто из арестантов их не слышал).

Однако зачем все это понавыдумано? И тут Дроков, видимо, прав, прав в том, что могила Колчака существовала, и этот факт надо было скрыть. Генеральская шуба Колчака упомянута как убедительная деталь: ведь в ней он был арестован, и это не раз описано, а значит, в ней он и должен быть утоплен – не могли же большевики рисовать себя мародерами.

Где же был захоронен Колчак? Тут Дроков опять убедителен: вернее всего, в тюрьме – ведь если боялись вывести, то боялись и вывезти. Осмелюсь предположить: его закопали в тюремном подвале – факт долбления мерзлой земли во дворе не мог бы остаться незамеченным. Если так, то останки, возможно, лежат с того времени непотревоженными. Удобней всего убийцам был бы закут с земляным полом и отдельным ходом, который можно было чем-то закидать, придав вид давно заброшенного места. Впрочем, таких захоронений в старинной тюрьме (она функционирует поныне) может оказаться множество, а власти вряд ли пустят досужих историков копать.

Как и Толль, ушел Колчак, не оставив могилы. И реальный конец его, как и Толля, никого не интересовал до самых недавних пор. Анализ новых документов (выше рассказано лишь о немногих) таит еще много интересного и неожиданного.

Что касается целостной оценки роли Колчака как исследователя Арктики, то она потребует углубления в три малоизученные темы: его работы как организатора и участника Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана (1909–1915), как эксперта по арктическим вопросам и как основателя Управления Северного морского пути (которое он учредил в 1919 г. в Омске). Но это – дело будущего.

ЛИТЕРАТУРА

1. Алексеев М.П. (составитель). Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей. Иркутск, 1941.

2. Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3. Ч. 1. М., 1955.

3. Бегичев Н.А. [Воспоминания] // СПб. филиал Архива РАН. Ф. 47. Oп. 5. Д. 1. П/л. 1–113.

4. Беляев А. Александр IV или русский Вашингтон: несбывшаяся Россия Александра Васильевича Колчака // Русский вестник. 1991. № 6.

5. Берг Л.С. Очерки по истории русских географических открытий. М.-Л., 1949.

6. Боднарский М.С. Великий северный морской путь. М.-Л., 1926.

7. Ваганов Е.А., Наурзбаев М.М., Хьюс М.К. Свидетели средневекового потепления климата // Природа. 2000. № 12.

8. Визе В.Ю. Моря советской Арктики. Очерки по истории исследования. М.-Л., 1948.

9. Виттенбург П.В. Жизнь и научная деятельность Э.В.Толля. М., 1960.

10. Полярный исследователь Александр Колчак // Северные просторы. 1989. № 6.

11. Камов Б. Красноармеец Ваганов: адмирала Колчака расстреливал я // Совершенно секретно. 1992. № 8.

12. [Колчак А.В.] "Пройти Берингов пролив и закончить во Владивостоке". Документы о Русской полярной экспедиции 1900–1902 гг. // Источник (Приложение к рос. историч. ж-лу "Родина"), 1997. № 3 (28).

13. Монин А.С., Шишков Ю.А. История климата. Л.:

Гидрометео, 1979.

14. Нансен Ф. "Фрам" в Полярном море. М., 1956. Т. 1.

15. Норденшёльд А.Е. Шведская полярная экспедиция 1878–79 г. Открытие Северо-восточного прохода. СПб., 1880.

16. Перчёнок Ф.Ф. О нем, о ней, о них // "Милая, обожаемая моя Анна Васильевна...". М., 1996.

17. Пинхенсон Д.М. Проблема Северного морского пути в эпоху капитализма. (История открытия и освоения Северного морского пути, т. 2.) Л.: Морской транспорт, 1962.

18. Свердлов Л.М. Таймырская загадка. М., 2001.

19. Синюков В.В. Александр Васильевич Колчак как исследователь Арктики. М.: Наука, 2000.

20. Спиридонова Л., Иоффе А. Примечания // Источник. 1997. № 3 (28).

21. Студитский Ф.М. История открытия морского пути из Европы в сибирские реки и до Берингова пролива. Ч. 1. СПб., 1883.

22. Чайковский Ю.В. Почему погиб Эдуард Толль? // Вопросы истории естествознания и техники. 1991. № 1.

23. Чайковский Ю.В. Север Азии известен с XVI века? // Земля и Вселенная. 2000. № 2.

24. Duplessy J.C. Vers un refroidissement de 1'Europe? // La Recherche. 1997. № 295. Fevrier.

25. Duplessy J.C., Morel P. Gros temps sur la planete. Paris, 1990.

26. Grove J.M. The Little ice age. London–New York, 1988.

27. Koltschak A. Die Jacht der mssischen Polar-Expedition "Sarja" // Tolle E. Die Russische Polarfahrt der "Sana". Berlin, 1909. S. 21–24.

28. Nansen F. In Nacht und Eis. Die Norwegische Polar-expedition 1893–1896. Bd 1. Leipzig, 1897.

29. Nordenscjold A.E. Facsimile-Atlas to the early history of cartography. Stockholm, 1889.

30. Ortelius A. Theatrum orbis terrarum. Antverpiae, 1570.

31. Purchas S. Hakluyts posthumous or Purchase his pilgrims containing a history of the world in see voyages and land travels by Englishman and others (1625). V. 13. Glasgow, 1906.

32. Toll E. Die Russische Polarfahrt der "Sarja". Berlin, 1909.

ПРИМЕЧАНИЯ:

¹ Арктический (прежде – мыс Молотова) – самая северная точка архипелага Северная Земля и всей азиатской Арктики. Широта его 81°16', а на карте Ортелия мыс изображен у 81.5° с.ш.

² Сергей Владимирович Дроков, архивист, как говорится, милостью Божьей, уже не в первый раз сообщает мне (без всяких условий) архивные данные, никем, кроме него, не замеченные. Не в первый (и, надеюсь, не в последний) раз прошу его принять мою глубокую благодарность.

Источник: Ю.В.Чайковский. Возвращение лейтенанта Колчака.
К 100-летию русской полярной экспедиции (1900–1903)
// Вестник РАН. 2002. № 2. С.152–161.

© Ю.В.Чайковский

Вверх.

На главную страницу.