Варварская энциклопедия: Вольга Святославич

А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ы, Э, Ю, Я.

	Михаил Александрович Врубель. Вольга и Микула. 1899-1900.
	Иван Яковлевич Билибин. Вольга Святославич. 1904
	Иван Яковлевич Билибин. Дружина Вольги
	Иван Яковлевич Билибин. Вольга-Щука. 1923
	Иван Яковлевич Билибин. Вольга и Микула. 1940
	Константин Васильев. Вольга Святославич. 1968
	Николай Михайлович Кочергин. Вольга Святославич и Микула Селянинович
	Константин Васильев. Вольга и Микула. 1974
	Андрей Клименко. Вольга - волк

" Глава 1 К истокам: реликты племенного эпоса словен ильменских в былинах

В поисках племени, чей эпос лег в основу русских былин, логичным кажется обратиться к тем персонажам эпоса, которых исследователи давно рассматривают как отражение родоплеменной эпохи. В первую очередь к таковым относится Волх, он же Вольга. Поскольку в некоторых исследованиях, в том числе и использовавшихся в настоящей работе, продолжают рассматриваться «исторические» трактовки этого образа и даже рассматривается как нечто «доказанное» тождество Вольги с Олегом Святославовичем, а Волха — с Всеславом Полоцким, следует обозначить свою позицию в этом вопросе.

Во-первых, тождество Вольги и Волха есть факт. Б.А. Рыбаков, оценивавший это тождество как «отдельные второстепенные детали, сходные в обоих циклах», мягко говоря, уклонился от истины. Эти «второстепенные детали» представляют собой — имена героев, сам сюжет в одной из двух былин о Вольге и единственной былине о Волхе, описание рождения и молодости героя в обеих былинах о Вольге и единственной о Волхе. Проще говоря, за вычетом этих «деталей» от Вольги остается лишь его встреча с Микулой, от Волха — вообще ничего.

Во-вторых, подысканные исторической школой «прототипы» Вольги и Волха, чьи биографии, как говорилось выше, имеют крайне мало общего с сюжетами былин, должны навсегда занять свое место в истории былиноведения как примеры курьезной крайности.

Гораздо более ценно наблюдение Ф.И. Буслаева и Н.И. Костомарова о тождестве Вольги-Волха с известным по позднейшим новгородским записям XVI—XVII вв. эпонимическим героем Волхом или Волхвом, сыном Словена-Славена, эпонима словен Ильменских. Еще Костомаров справедливо отказался относиться к легендам об этих персонажах, отраженных в «Иоакимовской летописи», «Мазуринском летописце» и ряде других источников, как досужему вымыслу позднейших книжников. Разумеется, следы книжной обработки в дошедших до нас вариантах сказаний присутствуют — как присутствуют они, скажем, в «Книге завоеваний Ирландии» или «Младшей Эдде». Однако в основе их лежат отлично известные фольклористам топонимические и этиологические предания, и племенной эпос. Рассматривая былинного князя как потомка эпонима, я уже говорил, что подобные герои существуют в эпосе множества народов. М.М. Плисецкий указывал, что герои эпоса многих первобытных племен называются просто по племенной принадлежности — «Гиляк», «Наш Гиляк». Вполне возможно, что именно таким образом возникали герои-эпонимы — тезки своего народа, все эти Чехи, Лехи, Русы, Саксноты, Эллины и Израили. Между тем исследователи уже отметили определенную перекличку между этими сказаниями и данными так называемых «лживых саг» или «саг о древних временах». Исследователи ставят вопрос о предполагаемом существовании «исчезнувшего, условно „северо-восточноевропейского эпоса“, видя его остатки, в частности, в сообщениях „Иоакимовской летописи“. Как мы помним, перекличке данных этой летописи с сообщениями „Тидрек саги“, одной из „лживых саг“, придавал большое значение ОН. Азбелев. Для нас эти выводы тем более убедительны, что, говоря о племенных истоках былинного эпоса, эпоса существовавшего на территории расселения новгородцев, естественно было бы искать в былинах остатки племенного эпоса предков новгородцев — ильменских словен. Здесь мы рассмотрим ряд былин, явно перекликающихся с новгородскими легендами, как еще один фрагмент „северо-восточноевропейского“ эпоса.

Внимание исследователей давно привлекает своей поразительной для эпоса бесконфликтностью былина о Соловье Будимировиче. Ее присоединение к Киевскому циклу выглядит несколько искусственно. В ходе этого присоединения возникли две концовки былины, характерные для былин киевского цикла и во многом текстуально совпадающие с ними. Так, концовка, в которой Соловей неузнанным прибывает на свадьбу своей жены, заимствована из былины о Добрыне и Алеше Поповиче. Другая, позже записанная, строится на стандартном для киевских былин мотиве вражьего войска, подходящего к городу в отсутствие героя. Очевидно, Филон Кмита Чернобыльский, говоря, что о нем, как об Илье Муравленине и Соловье Будимировиче, забыли, но вспомнят, когда придет нужда, имеет в виду именно этот сюжет — что еще раз подтверждает: в отношении былин позже записанный не всегда значит поздний.

Собственно к Соловью, таким образом, относятся: прибытие его из некой «заморской» земли по Варяжскому, или Волынскому, морю от «глухоморья зеленского», мимо «города Леденца»; постройка им чудесного терема и дворища; наконец, женитьба.

Деяния Словена в новгородских преданиях, если очистить их от украшательства и книжной учености переписчиков московской эпохи — как ирландские писцы выводили героев-эпонимов, прародителей, из Греции, Скифии и даже Египта; как Снорри Стурлусон заставил асов во главе с Одином прийти в Скандинавию из гомеровской Трои, так и новгородцы заставили Словена идти к Ильменю от «Евксинопонта», — укладываются в ту же схему: прибытие в ильменские земли, постройка городка и основание своего рода на новых землях.

Очевидно, что в сюжете о Соловье Будимировиче смысловой «центр тяжести» приходится именно на женитьбу, причем совершенно лишенную всякого драматизма. Столь же очевидно, что единственная женитьба, которая сама по себе может стать предметом племенного эпоса, это женитьба родового первопредка, собственно сам факт основания рода.

Еще А.Н. Веселовский, как мы помним, отождествил былинного Соловья Будимировича с героем по имени Слав, отцом Владимира и Волха. Именно под именем Слав эпоним славян выступает в «Великой хронике». В Новгороде бытовало имя Словиша — «соловей», запечатленное не то носителем, не то безвестным резчиком по его заказу на гуслях. Отбросив уменьшительный суффикс, получим Словей, что предельно близко к новгородскому имени героя-первопредка — Словен. Выше уже многократно говорилось, что предками словен ильменских были колонисты из земель Балтийских славян. С помощью былины мы можем узнать, каким путем они пришли в новые земли.

Былина описывает скорее морскую колонизацию новых земель, в чем нет ничего невероятного — как мореходы и воины, балтийские славяне не уступали викингам. От «Глухоморья зеленского», т.е. Зеландского, юго-западного угла Балтики, мимо Леденца-Линданиссы, племенной крепости эстов, по Виряйскому (Варяжскому), или Волынскому (от славянской крепости Волын-Волин), морю предки словен проникли на Ладогу и Ильмень. Былина описывает все переселение как путешествие пращура-первопроходца.

Волх описан в эпосе и в позднелетописных преданиях довольно схоже. Это князь-чародей и оборотень. Однако именно тема оборотничества и колдовства, ставшая центральной для авторов преданий, в былине играет второстепенную, вспомогательную роль фона, в то время как былина уделяет основное внимание походам, в которые «хождаху» потомки Словена-Словея и которые летописные предания упоминают мельком. В первом походе Волх-Вольга захватывает некое «царство», именуемое Индейским. Во втором — сталкивается с чудесным пахарем Микулой.

Первый сюжет о Волхе говорит о его походе во главе войска холостой молодежи на «царство Индейское» (в более поздних и явно искаженных вариантах — Турец-землю, Золотую Орду), с помощью оборотничества он одевает и кормит дружину охотничьей добычей, производит разведку в городе врага, наконец, захватывает его, вырезав все население, кроме девушек-невест для себя и дружины. Затем Волх с дружиной делят добычу и оседают, женившись на пленницах, в захваченном городе. Показателен ландшафт былины — это лес и море.

Ни слова о «раздольице чистом поле», этой обычной среде «киевских» былин.

Исследователей часто смущала кажущаяся книжность и неуместность в столь архаичной былине «Индейского царства». Но В.Б. Вилинбахов и Н.Б. Энговатов, проанализировав огромный круг источников, с античных времен по развитое Средневековье, пришли к выводу о существовании земли и племени со схожим названием в Прибалтике.

Софокл говорит об индах, собирающих янтарь, что надежно локализует эту «Индию» в юго-восточной Прибалтике. Корнелий Непот говорит о купцах-индах, чей корабль прибило к берегам Батавии. Тот же сюжет впоследствии повторяется дважды, в последний раз в 1153 году, когда барку с «индийскими» купцами прибило к Любеку. В русском эпосе «Индия» определенно локализуется на берегах Балтики, Любопытно, что в этом контексте небессмысленной может оказаться и «Турец-земля». Во всяком случае, Адам Бременский упоминает неких тюрков на юго-восточном берегу Балтики, а в эстонском эпосе «Калевипоег» фигурирует некая земля «Турья» или «Туурья», по пути к которой эстонскому богатырю не приходится пересекать море. Целый ряд былин упоминает «Индею Богатую», как сравнительно близкую Кореле (причем из первой в последнюю и наоборот можно доехать на коне, через некие «грязи», населенные «разбойниками»). В «Индию» уплывает в ряде былин Садко. Можно добавить упущенное исследователями свидетельство средневекового еврейского источника «Иосиппон», упоминающего некий топоним или этноним Инданья, опять-таки у балтийских берегов. На те же края указывают и имена правителей «Индейской земли» — царь Сантал и царица Азвяковна (Ятвяговна?). Саксон Грамматик сообщает, что славяне-венды покорили куршей, сембов и САНТАЛОВ. «Отрицательный герой здесь даже лишен имени, его имя — это просто название враждебного племени или рода».

По совокупности данных можно предположить, что «Индия» былин располагалась в юго-восточном углу Балтики, возможно, на берегах реки Виндава. Тем более что впоследствии источники (в первую очередь летописец Тевтонского ордена Генрих Латвийский) отмечают там явные признаки вендской колонизации — собственно народ вендов, славянские имена ливских вождей (Дабрела, Русин), почитание бога Тарапита — идола с подобным именем на Рюгене знает «Книтлингасага» — обряд гадания путем вождения посвященного божеству коня через скрещенные копья (как в Радигоще, Арконе, Щетине), наконец, подать с плуга (как у полабских вендов, поляков и вятичей с радимичами).

На юго-востоке Балтики в VI—XIII вв. по совокупности археологических и письменных источников прослеживается этнос, в равной степени связанный и с ободритским Мекленбургом, и с Новгородом. Очевидно, это и есть потомки вендских колонистов — воинов Волха. Венды в Латвии упоминаются тем же Генрихом. Вентины — этническая группа латышей — живет в тех краях и поныне.

Этническая природа покоренных Волхом «индов» неясна. Энговатов и Вилинбахов хотят видеть в них славян, А.Г. Кузьмин — индоарийский реликт, но вероятнее всего, это было балтийское племя. Впрочем, это не имеет принципиального значения.

Неясно, отчего этот поход эпос приписывает сыну пер-вопредка и первопроходца, Соловья-Словена, а не ему самому. Предположение, что «Индейское царство» захватили уже ладожские или ильменские колонисты, кажется чересчур смелым. "

Прозоров Лев. "Времена русских богатырей. По страницам былин – в глубь времен"

"Древнерусская традиция показывает темную, хтоническую, змеиную сторону власти , а точнее ее родовитых носителей. Вольга/Волх был рожден своею матерью Марфой Всеславьевной от змея, и сам является оборотнем. (Имя «Волх» исследователи сближают с волком.) Сын змея является боевым чародеем, который даже и дружину свою превращает в муравьев – для того, чтобы там могла пробраться через крепостные стены и одолеть врага.

Кстати, весьма любопытным было бы коснуться исторического контекста сюжета о походе князя Волха и его «муравьиной дружины». Былины сообщают о том, что он ходил на некое «Индийское царство», что ставило и ставит в тупик многих историков, которые настойчиво пытались найти заменителя этой непонятной «Индии». Чаще всего под ней понимается Византия, однако, есть и другие трактовки. Одной из наиболее остроумных следует считать версию В. Кожинова, согласно которому былины имеют ввиду «Иудейское царство», то есть позднюю Хазарию. А между тем, данные былин следует понимать буквально . В древности черноморско-азовский регион (Крым и Кубань) населяли «реликтовые» группы индоариев. (О них много и весьма интересно писал О. Н. Трубачев – см. «Indoarica в Северном Причерноморье».) Под «Индийским царством» следует понимать этнополитические образования «синдов-индов», за которыми явно стояла весьма своеобразная мистическая и военно-политическая традиция. Индоариями, судя по всему, были и древние тавры, обитавшие в Крыму («Таврия» — это название сохранилось даже и сейчас). Им приписывали чудовищный обычай умерщвления всех чужеземцев, проникших на их территорию. И, согласно арабским источникам, именно этот обычай практиковали славяне, проживающие в городе Арса. (Он описывается как один из центров Руси, два других города – Куяба/Киев и Слава/Славенск.) Византийцы же часто именовали славяно-русов таврами или тавроскифами. Из этого можно заключить, что «реликтовые» индоарии были, в свое время, завоеваны русами-славянами, после чего приняли активное участие в русском этногенезе. Именно этот процесс и описан в сюжете о походе князя Волха, который завоевал Индийское царство и переженил своих дружинников на местных девушках. Вот почему византийцы, которым были ближе жители Причерноморья, называли тамошних русов привычным именем – «тавры».

Еще античными авторами в Азовско-Черноморском регионе помещались и некие мирмидоняне (муравьиный народ). Именно их князем был легендарный Ахилл, штурмующий Трою на стороне ахейцев. У них тоже существовали жестокие ритуалы умерщвления иноземцев. Судя по всему, индоарийцы (тавры, синды) и были этими мирмидонянами. Тогда становится понятным, почему Волх обращает свою дружину в муравьев – он делает дружинников похожими на врага – с целью его обмана. Здесь имеет место быть социальный аспект оборотничества, который присущ разведкам всех времен и народов. При этом надо учесть, что и сам оборачивающийся становится врагом – пусть и на время. Более того, это самое «время» производит весьма серьезные изменения внутри человека. Вот и русы (черноморские) переняли жестокие обычаи тавров.

Впрочем, оборотничество характерно для Героя, как такового – даже в том случае, если он и не прибегает к магии оборачивания. Сражение с Врагом означает и познание его, а познание – это процесс, во время которого субъект до некоторой степени, сливается с объектом. Вот почему драконоборец часто сам становится драконом – полностью или частично [1] : «Герой убивает чудовище и вслед за этим получает особое «знание» (посредством поглощения некоторой части змея, или же через камень, который герой находит внутри него). Или же — чудовище предлагает герою умертвить себя, дабы тот мог получить «знание» (опять-таки указанным путем)» ( А. Комогорцев. Малахитовая шкатулка Пандоры»).

Причем, в случае с Героем все осложняется его происхождением, ибо он сам ведет свой род от Змея, Дракона. «Обратившись к обстоятельствам рождения героя, мы найдем, что порою одним из родителей героя является само чудовище, — замечает А. Комогорцев. - Так в цикле славянских мифов об Огненном Змее, тот вступает в связь с женщиной, после чего рождается существо змеиной породы. Впоследствии сын Огненного Змея вступает в единоборство с отцом и побеждает его. Отсюда возникает еще одна трактовка причины, по которой чудовищу известен его победитель: он рожден от него же, от змея, именно он и есть его главный «супротивник». Таким образом, схватка героя с чудовищем, в следствии которой первый становится обладателем особого «знания», принимает откровенно инициатический характер, где в качестве инициирующей стороны выступает носитель хтонического начала. Если в случае с героем-чистильщиком хтонизация является побочным продуктом змееборчества, который должен быть преодолен, то в рассматриваемом нами случае хтонизация героя есть основное следствие, к которому стремится чудовище с одной стороны и герой (возможно, неосознанно) с другой. Змей, как представитель хтонической сферы, лишен полноценного действия в условиях внешнего мира, для этого ему необходим посредник, который мог бы действовать в условиях внешнего мира, не дезавуируя своей истинной природы. Это хорошо объясняет «самоотверженность», с которой чудовище отдается «на заклание» герою. В такой перспективе не так уж безумно выглядит версия, согласно которой, похищение красавицы змеем, которое в ряде случаев является поводом к активизации героя, есть ни что иное, как подбор оптимальной пары для него. Возникновение подобного «псевдогероя» можно рассматривать как определенную стратегию имплантации хтонического элемента непосредственно в структуру человеческого социума».

Казалось бы, эти наблюдения и выводы предельно обесценивают героический, «драконоборческий» Миф. На самом деле, они показывают всю многомерность, присущую этому Мифу, который нельзя свести только лишь к открытому поединку светлого и прекрасного героя с темным и отвратительным чудовищем. Подобный дуализм присущ, скорее, современному сознанию, сфабрикованному усилиями разнообразных манипуляторов, заинтересованных в том, чтобы навязать массам примитивную и одномерную картину мира. Такими массами, конечно же, удобно управлять, подсовывая им красивые агитки про схватку лучезарного добра с омерзительным злом. Между тем, традиционное сознание было намного более многомерно. И эта многомерность особенно характерна для православной традиции, согласно которой инфернальные сущности (бесы) приходят в образе света, выдавая себя за светлых ангелов, а то и за самого Христа. Собственно говоря, уже в Новом Завете прямо указывается на то что «сын погибели» (Антихрист) будет выдавать себя за сына Божьего [2] ."

<...>

"Славяно-русская традиция сохранила память о таких «упырях» — князьях-магах (зверо-царях). «Сказание о Славене и Русе» сообщает : «Болший сын оного князя Словена Волхов бесоугодный и чародей лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищренми и мечты творя и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодела, и залегаше в той реце Волхове водный путь и непокланяющихся ему овых пожираше, овых изверзая потопляше; сего же ради люди, тогда невегласи, сущим богом окаяннаго того нарицаху и Грома его, или Перуна, нарекоша». Здесь всё, в высшей степени, архетипично и показательно — князь-змей, маг-оборотень, который преодолевает свою человеческую природу и жесточайшим образом подавляет людей, даже пожирает их – как упырь. И он же почитается как божество.

Волх выдает себя за бога Грозы, сражающегося со змеевидным Велесом, и здесь необходимо вспомнить о том, что змеиное начало существует даже и внутри бога-громовержца. В этом плане крайне любопытен рассказ новгородского жителя, записанный собирателем фольклора П. И. Якушкиным 16 января 1859 года: « Был зверь-змияка, этот зверь-змияка жил на этом самом месте, вот где теперь этот самый скит святой стоит Перюньской. Кажинную ночь этот зверь-змияка ходил спать в Ильмень-Озеро с Волховскою Коровницей. Перешел змияка жить в самый Новгород; а на ту пору и народился Володимер – князь в Киеве; тот самый Володимер князь, что привел Руссею в веру Крещеную. Сказал Володимер князь: «Всей земле Русской – креститься. Ну и Новгороду – тожь. Новгород окрестился. Черту с Богом не жить. Новый город схватил змияку Перюна, да и Бросил в Волхов. Черт силен: поплыл он не вниз по реке, а в гору, к Ильмень-озеру; подплыл к старому своему жилью – да и на берег! Володимер князь веле на том месте церковь рубить, а дьявола опять в воду. Срубили церковь: Перюну и ходу нет! От того эта церковь называется Перюнской, да и скит тоже Перюнский». Показательно, что о «змеиности» Перуна рассказано в контексте Крещения Руси, которое явилось окончательным отказом русичей от язычества. Тем самым язычество перестало быть традицией, которая, хоть и с «помехами» выражало Истину. С тех пор оно становится угасшей традицией, «психическими остатками» (Р. Генон), вместилищем контр-инициации.

Некоторые исследователи считают возможным сравнение, и даже отождествление, Вольги (Волха) и князя Олега (Ольга) Вещего. Они обращают внимание на гибель Олега от змеи, проводя соединительную линию с рождением Волха от Змея. Отождествление здесь, конечно, вряд ли уместно – в отличие от сравнения . Действительно, всё вполне логично — змеиное начало внутри царя подтачивает его сакральное, героическое могущество. (У кашубов слово «вещий» означало «упырь». И это вполне соответствует данным «Слова», согласно которому первоначально славяне поклонялись «упырям». Князь Олег, судя по всему, вёл свой род именно от этих «упырей».) "

[1] В данном плане весьма показательно «уничижение» великих подвижников-аскетов, именующих себя великими грешниками. Обычно, считается, что здесь имеет место быть нечто вроде морально-психологического приема, однако, подобные утверждения следует понимать буквально. Святые подвижники продвинулись в преодолении зла больше, чем кто либо, но потому они и познали его больше других. А поскольку познание чего-то есть до некоторой степени соединение с ним, то можно говорить и о некоторой степени сопричастности злу. Отсюда и воистину адские страдания, которые аскеты претерпевают от бесов. Согласно православной традиции, Бог не причиняет зло человеку, его причиняют инфернальные сущности в том случае, если сам человек отошел от Бога. Это и происходит с подвижниками, которые поднимаются на самые высокие и суровые вершины борьбы. Разумеется, вслед за временным, но ужасающим отчуждением от Бога, следует соединение с Ним, причем такое, какое не может представить себе обычный человек. Показательно, что православная традиция, в отличие от католической, не создала какой-то развитой демонологии, что не случайно. Данная демонология могла бы ввести в искушении неискушенного человека, столкнувшегося с глубинами зла.

[2] Это указание упорно игнорируется многими традиционалистами-моралистами (особенно, из числа современного духовенства), которые говорят о необходимости противостоять «секуляризированному миру», «безбожию» и т. д. Понятно, что средоточием зла эти «борцы за веру» считают коммунистический атеизм, которому и приписывают все, или почти все, катаклизмы прошлого века. (При этом забывается, что никакой «большевистской богоборческой диктатуры» не было бы без Февральской революции, творцы коей отнюдь не являлись атеистами. Более того, многие из них были убежденными староверами.) Но из Евангелия совершенно очевидно следует, что главным врагом Христианства являются течения, которые выдают себя за христианские. Происходит нечто вроде «драконоборческой провокации» — дракон вызывает «героев» на схватку со своими второстепенными креатурами, активно внедряя самых важных своих агентов во все клетки общественно-государственной и церковной жизни.

Александр Елисеев. "Элита против Традиции".

Вверх.

На главную страницу.