| varvar.ru: Архив / Энциклопедический словарь / Б / Болото |
А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ы, Э, Ю, Я.
"В ландшафте лесного пространства, представленном в мифологических рассказах, особым знаком выделенности из окружающей местности отмеченно болото. Это не вода и не земля, но одновременно это и вода, и земля - некая промежуточная стихия между двумя природными стихиями, "где нельзя ни ходить, ни ездить" (1).
Определяемое в современном русском языке как "участок земли с избыточной влажностью", "топкое место (обычно покрытое растительностью, с кочками) со стоячей водой" (2), болото в народной языковой традции представлено множеством разновидностей. В мифологических расказах наиболее часто фигурирует глубокое болото - топь ("топучее болото" или "болотная топь", "топи зыбкие"), трясина , именуемая в некоторых говорах зыбун , ходун : в них болотная жижа зарастает корой, наплавным слоем. В народе часто мифологизируется болото с окошком , с озерцом среди топи - оно так и называется окончатым : через такое окно якобы можно увидеть запредельный мир. Наряду с топкими есть твёрдые болота - с близкой к поверхности твёрдой подпочвой. Болота различаются и по характеру покрывающей их растительности: моховина , мшина ("по мхам по болотам"), кустовое , тростниковое , ситниковое , лесистое , т.е. заросшее кустарником, камышом, ситником, лесом, а также торфяное ("торфяник огромный") - глубоко заросшее болотными травами, образующими торф. Им противопоставлено болото чистое - без зарослей. Встречается и болото ржавое - с комьями бурого железняка и пр (3).
Некогда болото осмыслялось как сакральное прострвнство. Связанное с ним слово первоначально было прилагательным среднего рода со значением "белое" (4). Имея родственные слова в различных славянских и - шире - индоевропейских языках, где они обозначают понятия "грязь, тина", "глина, земля", "трясина", "заболоченный лес", данная лексема соотностится не только со словом белый , но и с понятиями "блеск", "свет", "сияние", "явление" (5). "Блеск" же и "сияние" служат "формой выражения святости в оптически визуальной сфере" (6). Из сказанного следует, что изначально болото в народном мировосприятии отнядь не не населялось враждебными человеку мифологическими существами. Вспомним, что именно на болоте дожидалась своего суженного царевна-лягушка, находящаяся здесь в предбрачной изоляции, приравненной к лиминальному состоянию: "<...> пустил (стрелу. - Н.К. ) младший брат - попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягушка-квакушка". Она-то и есть суженая героя: "Знать, судьба твоя такова" (7). И лишь по мере негативного переосмысления сакральных локусов, как и былых почитаемых мифологических существ, сформировилось представления, что "в тихом болоте (омуте) черти водятся". Или: не ходи при болоте; чёрт уши обколотит"; "Было бы болото, а черти будут"; Всякому чёрту вольно в своём болоте бродить"; "В болоти не без чёрта", "Ганя, як чёрт по болоту" и пр. (8) Не следует также забывать, что в дальних пустынных местах, где только леса и болота, сказочный герой, по некоторым вариантам, встречает и Бабу Ягу, и Кощея Бессмертного.
Мифологическому болоту нередко отводится отдалённое место в мироздании. И это не случайно, поскольку даль вообще является ключевым словом в организации внешнего пространства (9). В языковой картине мира локализация болота в сущности определяется родственными словами с корнем дал- , который содержит в себе пространственно-временные параметры: этот корень соотносится и с длиться (дълити), и с долог (дълглъ)(10). В нём есть и оттенок "чуждого", сохраняющийся в слове далёкий , употреблённом в переносном смысле. Понятие инобытийной дали в быличках и бывальщинах нередко выражено посредством диалектической формы наречия: "Далёко ходила, за десять вёрст... Заблудиласе там <...>. А потом брела этым ... болотом" (11). Лишённое каких бы то ни было топографических координат, подобное "далёко" прочно связывается с представлениями о потустороннем мире: ""Неужто я далеко ушёл гораздо от дому? <...> - "Да, ты далеко ушёл от дому""(12).И даже в том случае, когда "далёко" уже подверглось конкретизирующей модификации, находя своё выражение в вёрстах или километрах, оно не утрачивает в подобных нарративах признаков своей инобытийности.
Отсутствие ведущих к болоту дорог символизирует изолированность его от ойкумены: "Дак знаете, и дороги туда нету! Болота такие, что ужас страшный! Болота, и вот оны за двадцать километров от дому, от посёлка. Двадцать километров! И кругом всё болота". Или же болотистая местность, подобно иному миру, отдалена от освоенного, познанного, обжитого пространства водной преградой: "<...> вот такое с наволока болото , дак, ой Господи, он (леший) прогнал, зараза, туда, на тайник , на парусе ездить - тайник , и поставил стоя. Вот. <...> А он лошадь прогнал этим болотом (курсив мой. - Н.К. ) и поставил на коленцах" (14). Переход через реку, отделяющую болото от окружающего пространства, подчас осмысляется в мифологических рассказах как раставание сжизнью: "Заблудились, за болото зашли. <...> Прошли речку, вторую с рёвом. Анна ревёт: "Караул, хрещёные, погибаем!" (15) Подобное осмысление границы между мирами, между жизнью и смертью, бытием и небытием дополняется образом холодной воды", локализованной "на борах, далеко", где-то на пути к болоту. Соответственно женщина, блуждая в топком месте и решившись уже оттуда перейти оказавшуюся перед ней реку, сразу же очутилась в знакомой окрестности: "Думала-думала: "Давай-ко я перейду". Как вышла - а ручей течёт. Река Водла" (16).
Болото, по народным представлениям, вписывается и в систему координат, обозначающих разные стороны света. Предпочтение той или иной из них влечёт за собой разный поворот и даже исход коллизии. Так в болото попадает тот, кто, сам не ведая, каким образом, выходит "не на ту сторону", или сворачивает в сторону, или не знает, "в какую сторону идти", и т.п. В результате возникает типичная коллизия: "<...> пошли не в ту сторону, в лесную" (17). Причём предполагается, что любому повороту событий есть первопричина, которая нередко воплощается в некоем мифическом существе, опознанном либо остающимся неперсонифицированным:, неопределённым: "в такое болото завели". Вообще, та и другая сторона, особенно соотнесённая с болотом, по верованиям крестьян, оказывает положительное либо отрицательное воздействие на течение крестьянского бытия. Например, использование при строительстве жилища леса, взятого по ту сторону болота, влечёт за собой разорение дома, гибель людей и скота: "то выгорят, то хозяин умрёт, то скотина плохо водится". Применение же леса, срубленного по эту сторону болота , исключает негативные последствия (18).
Иногда локализация болота вписывается не в горизонтальную, а в вертикальную модель мироздания, обусловленную бинарной оппозицией "верх-низ". Болото располагается внизу, тогда как противопоставленная ему гора возвышается над ним. Подобное осмысление локализации этого топоса в мифологических рассказах распространяется и на языковую традицию. Так, диалектное болонь означает "низменность, заливной луг", "низменное поречие, поросшее травой" (19). С нижней частью мироздания связано и литовское bala: будучи однокоренным со словом болото , оно означает "расселина, трещина, торфяное болото" (20). Знаком-символом вертикали, соединяющей верх и низ, гору и болото, служила лестница. Характерно, что в одном из мифологических рассказов она имеет естественное природное происхождение и семантически насыщенное наименование Дедовы ступеницы , хранящее память о далёких предках, чей образ "растворился" в архетипической модели: "Как идёшь на гору, значит, если от Пиньгубы идти, так надо оттуда подыматься, а потом опускаться в эты Дедовы ступеницы <...>. Внизу болото" (21)." И далее: Дак просто там никто [ступеницы] не делал, а само так как-то сообразилось, как Дедовы ступеницы" (22). [В системе координат микрокосма крестьянского жилища этим топосом соответствуют подклет/подполье и чердак, соединённые с избой лестницами.] В другом случае подобная вертикаль обусловлена наличием высокой сосны, одиноко стоящей на болоте (23): обычно такое дерево приравнивается к мировому древу, соединяющему различные ярусы Вселенной. По иной версии, модель вертикали обусловлена соотношением глубины впадины, где локализуется болото, с поверхностью земли. В побобном мифологическом ландшафте нижнюю часть мироздания символизирует лощина , т.е. некая трещина в земле, овраг с пологими склонами, ложбина, длинная узкая впадина: "<...> яго (етого деда) под руки (двое робят) завяли - в лощину, в кусты <...>. Да в такое болото завяли, что яму не вылезти было" (24).
Согласно мифологическим рассказам, болото часто сопряжено с другими медиативными локусами: с пожней ("<...> она была на сенокосе. <...> тут рядом болото" (25)), с нивой ( "Но, ночью боронила. А тут ещё собачка у нас на болоте лает всё" (26), с поляной ("Тут поляна была, сходила через болото перешла" (27)). В мифологических рассказах эти локусы принадлежат, с одной стороны, к освоенному, окультуренному, познанному, а с другой - к первозданному, природному, неведомому пространству, занимая тем самым промежуточное положение между мирами. Соответственно в народных представлениях человек может попасть в болото с пожни, нивы, поляны едва ли не с такой же вероятностью, как, скажем, из сеней\коридора, через окно жилища, из отдельного угла крестьянской усадьбы либо из пространства, промежуточного между деревьями: "Мать стала его (мальчика) спать укладывать, а он балует. Она его в коридор за дверь выставила. Она его только выставила - старичок пришёл, за руку Федьку схватил и увёл. <...> Пошли люди по волнухи за болото у Великой Губы и увидели его в болоте" (28). В другой бывальщине стоявший у ригачи дедушка с бородой унёс девочек, посланных бабкой через открытое окно к лешему, - их нашли затем за деревней, у мостков, проложенных через болото (29). И ещё одна версия: пьяных мужиков водили шишки , т.е. лешие, в болотливом месте между двумя селениями - "между етых Клинов, Малых и Больших". Одним словом, чем далее от жилого пространства находится медиативный локус, тем более вероятность попадания из него в запредельный мир.
Болото в мифологических рассказах изображено как медиативное пространство, где в урочный/неурочный час, определяемый в универсальных категориях: восход-закат солнца, середина дня - середина ночи - происходит "размыкание" миров, которые в этот момент взаимопроникаемы. Такое "размыкание" обусловлено представлениями о стыке частей суточного цикла: ночи и утра, дня и вечера, равно как и соотнесением обеих половин дня либо ночи. А там, где есть стык, там возможен и разрыв, в данном случае - между двумя континуумами, противопоставленными друг другу и одновременно сопряжёнными между собой. Знаки восхода и заката солнца обычно закодированы обытовлённых выражениях и обозначены в эмпирических категориях времяисчесления: "Была в карауле ночном. До солнышка ещё"; "А солнышко-то на закате"; "А время к вечеру"; "Уж вечер на улице. Уж шесть или семь вечера"; "А время-то было уж эдак, к вечеру пошло"; "Время уже под вечерок"; "Время уже поздно"; "Уже темно стало"; "Тёмно на улице-то"; "Мать схватилась его (мальчик) перед сном". То же касается и полудня: "Она-то пошла вот около обеда". Полночь же применительно к данной ситуации упоминается сравнительно редко, поскольку её наступление, и тем более - в лесу, на болоте, вряд ли поддаётся даже эмпирическому определению.
В мифологических рассказах отражено представление, что существуют неурочные либо, наоборот урочные часы, которые осмысляются как "не наше время", "не свои часы". В.И. Даль определяет неурочное время "незаконное, не должное, не срочное, не то, какое нужно", а неурочье - как "неудача, незадача, несчастное время, недобрая пора" и, что особенно показательно, - как "не рок, не судьба" (30). Это время принадлежит потусторонним существам, и вторгаться в него человеку нельзя: "Ну не в свои часы пошла, двенадцать часов - это неурочный час. После двенадцати можно куды хошь, пусть только пройдёт, можно куды хошь идти" (31). Однако, по изначальной мифологической логике, это как раз урочный час, принадлежащий року, судьбе, равно как и персонифицирующим эти понятия мифическим существам. Для человека же этот час оказывается неурочным . Общая тенденция к негативному переосмыслению былых языческих божеств сказалась и на темпоральной атрибутике. Согласно повериям, имеет значение не только то, "в какую часину" выйдешь из дому, но и в какой день недели, благоприятный (вторник, четверг, суббота) либо неблагоприятный (понедельник, среда, пятница), поскольку каждый из этих дней маркировался определённым знаком.
Так или иначе в урочный/неурочный час, по народным верованиям, и происходит выпадение индивида из той или иной общности, к которой он только что относился, равно как и исчезновение его из обыденного крестьянского бытия. Блуждание по болоту, осмысляемое в качестве лиминального состояния человека, по мифологическим рассказам, обусловлено переживанием им определённой вехи, поворота, перелома в его жизненном цикле. Рассматривая особенности перехода из одной возрастной категории в другую на материалах Поморья XIX - начала XX в., Т.А. Берштам пишет: " До 8-9 лет девочки и мальчики росли и воспитывались вместе. <...>. С 8-9 лет до 16-17 лет наступает новый период в жизни подростков, в течение которого они воспитываются отдельно и актитвно готовятся к своим жизненным ролям" (32). Соответственно в быличках и бывальщинах похищенными в болото или блуждающими в этом сакральном локусе часто изображаются дети от шести до девяти лет: "Нам тогда лет по шесть было"; "Шесть лет ему было"; "Ну, может быть, ей лет было восемь или так девять, в таком возрасте". Иногда этот период в человеческой жизни представлен в неопределённо-обобщённых формулировках: "Я была в детстве", "Была девчонкой ещё". Очередную веху жизненного цикла, соотнесённую с блужданием по болоту, согласно мифологическим рассказам, преодолевают люди, достигшие брачного возраста: "Самой старшой было, может, восемнадцать" - иначе говоря, "девкой была". Блуждают по болоту и люди, переступившие завершающую веху в своём жизненном цикле либо приблизившиеся к исчерпанности. Их возраст обычно не конкретезируется, ограничиваясь архетипическими параметрами: дед , дедко , дедушко , бабка , стары люди . Одним словом, тот или иной этап жизни сопровождается обрядом перехода (rites de passage по А. ван Геннепу и В. Тэрнеру), во время которого человек, по древним представлениям, пребывает как бы в промежутке между мирами. Одним из символических проявлений такого состояния и служит блуждание по болоту, которое в плане семантики приравнивается к блужданию по лесу.
Однако увести в болото мифическая сила может и в результате каких-то окказиональных обстоятельств. Например, это происходит, если не в полной мере соблюдён этикет, регламентирующий поведение человека в лесу. Так, согласно одной из бывальщин, девушка, работавшая на лесоповале, сняла с головы платок, нарушив тем самым запрет: "В лес ни в коем случае нельзя ходить с распущенными волосами" (33). Поскольку волосы, как известно, - вместилище жизненной силы, то человек, лишивший их укрытия, да ещё близ болота, подвергает свою жизнь определённому риску. По словам рассказчицы, "лесовик может схватить за волосы и обмотать их вокруг дерева и погубить девушку" (34), что служит трансформацией давних представлений о дереве как топоргафическом объекте, где размещали умерших (35). Раздавшиеся за спиной девушки шаги, а затем следы, оставленные на болотной топи, свидетельствуют, сколь близка к гибели была нарушительница запрета. И лишь когда она догадалась покрыть голову платком, в мироздании всё сразу встало на свои места: "шаги тотчас прекратились".
Иная версия данной коллизии связана с нарушением запрета на рубку определённого вида деревьев, в данном случае - "сухой такой сосны", стоящей за рекой и тем самым соотнесённой с потусторонним миром. Едва только дедушка тюкнул топором раз-другой по суку, как с болота прибежала "собачка маленька", а вслед за ней пришёл и некий мужчина "с глазами такими ненормальными", одетый в балахон наподобии плаща (распашная одежда некогда использовалась в погребальной практике). Пригласив дедушку покурить вместе с ним и усаживаясь на нагнутую "чащинку", пришелец стимулирует аналогичное действие и со стороны собеседника. однако, прежде чем сесть на лежачее дерево, дед предусмотрительно кладёт поверх него рукавицы (эквивалент отпечатка руки, содержащей жизненную силу), произнося приэтом слова оберега: "Господи, благослови!" Этим действием предполагаемая жертва разрушает планы мужчины в балахоне, о чём свидетельствует реплика мифического пришельца: "Знал, что говорить". Такая предосторожность не была излишней. В этой связиобращает на себя внимание тот факт, что в русских народных говорах состояние лежащих деревьев определяется глаголом трупнуть , чтот означает "упасть, свалиться" (36). Этот глагол, в свою очередь, восходит к индоевропейской основе * troup (o)-, которая, по мнению исследователей имеет значение "колода, бревно, пень" (37), "обрубок, часть чего-либо, нечто урезпнное, неполное" (38). Так или иначе поваленные деревья в русской этнокультурной традиции устойчиво уподобляются трупам:
Плакала Саша, как лес вырубали <...>,
Трупы деревьев недвижно лежали ...
(Н.А. Некрасов. Саша)
Вот почему в рассматриваемой бывальщине от поваленного дерева-трупа, приравненного к тому же к бревну-колоде-гробу, исходит угроза для человеческой жизни. однако мифический пришелец не смог осуществить свой замысел и возвратился туда, откуда появился, - в болото. Будучи бестелезным существом, он, по данной версии, не оставил за собой следов.
Мифический пришелец появляется с болота и по случаю попадания его неизменного спутника - собаки в кризисную ситуацию; например, её лягнула кобыла, на которой женщина "боронила" ночью ниву: "А кобыла-то у меня взяла ногой собачку-то эдак затронула". Лишь убедившись, что угроза исходила не от человека и не была преднамеренной, мифический пришелец возвращается в болото ("Я ведь собачки не тронула ничего дак"). При этом он имеет явные признаки покойника: "Гляжу - против меня человек. Объездчик. А ён это уже покойный был. У нас тут в Великострове был объездчик. А ён это уже покойный был. "Ой, - я [думаю], - объездчик-то помер, откуда взялся-то?"" (39). Потусторонность пришельца "оттуда" обозначена особыми маркерами: взглядом ("на меня поглядел-поглядел, скося глаза ка-а-аки больши, как очки!"), позой ("как эк руки клал"), необычайно широким шагом ("как пошагал, дак шаги-то ... дак эдаки").
Иная версия представлена в бывальщине, в которой женщина, находясь "в карауле ночном", окликнула пришельца с болота, приняв его за председателя колхоза. Однако тот ничего не ответил, т.е. не вступил в диалог с человеком. Вместе с тем болотный призрак всё же на тайнозрительницу поглядел (а взгляд - это уже контакт), как бы оценивая возможность установления магической связи между ними. Тем не менее такой возможностью пришелец "оттуда" не воспользовался, предпочёл остаться в пределах медиативного пространства, не вторгаясь в мир людей: "Он потом этым болотом побрёл, да и я его потеряла" (40). В рассмотреной бывальщине обусловленная ритуалом мотивировка похищения, равно как и временной смерти, отсутствует, и никакие запреты человеком не нарушены. И потому появление пришельца не влечёт за собой никаких последствий. Мало того, в некоторых случаях, когда блуждающие по болоту в конце концов выходят на пожню, аналогичный мифологический персонаж даже указывает им дорогу домой: "Вот туды подьте!" Оказавшиеся в опасном локусе не тронули собачки лешего ("легавочку таку, дворняжку"), хотя она так и юлила вокруг их ног: "Да ещё собаки не дрочили, а подрочили [б], дак дальше бы увёл" (41).
Как уже говорилось, блуждание по болотам символизирует лиминальное состояние человека, здесь докализованного: "И болотом всим вот ведёт нас, ведёт, а мы бредём, мы бредёи" (42). Состояние блуждания по болоту обычно выраженно в мифологических рассказах глаголами бреду , брести , что в славянских языках обычно означает "идти вброд, идти через грязь, топь" (43), а также "идти медленно или с трудом, едва передвигая ноги, плестись" (44). В результате бредущий человек осмысляется как находящийся в состоянии полужизни-полусмерти. Эти глаголы соотносятся с родственными словами бредить, брежу - говорить бессвязано, непонятно, бормотать, находясь в тяжёлом болезненном бессознательном состоянии или во сне. По утверждению специалистов, лексико-граматическая база этого образования - глагол бродить в значении "блуждать", "ходить туда-сюда", "ходить без определённой цели и направления", "переходить от одного к другому, не сосредотачиваясь на чём-либо" (45). На основе бредить , восходящему к бродить , возникло и существительное бред , что значит "бессвязная, бессмысленная речь больного, находящегося в бессознательном состоянии" (46). "В забвении ума бредя", говорится в списке 1548 г., повествующем о чудесах преподобных Зосимы и Савватия Соловецких (47). Совмещение обоих понятий - бродить и бредить - обнаруживается, в частности, в лексеме сумасброд , т.е. первоначально: "сошедший с ума". "Значения бред , бредить (как и бродить , блуждать . - Н.Н.) развивались из первоначального ходить туда и сюда ", отмечают этимологи (48). Подобной взаимосвязью, казалось бы, совершенно различных понятий объясняются мифологические представления о лиминальном состоянии человека, блуждающего по болоту. Двойное употребление глагола бредём в быличке ("а мы бредём, мы бредём") как нельзя точнее выражает совмещённость инерции движения (бродить) и проявлений изменённого состояния сознания (бредить), обнаруживающихся в условиях "предельной" кризисной ситуации.
В самом состоянии блуждания ("блудили-блудили") в непроходимом болоте, как и в лесной чаще, заключено наличие некой сокрытой воли. Согласно поверию, когда человек заблудится и переходит через дорогу, тут некий дух, представленный неопределённым множеством, обдумает его, отобрав у бедолаги ум (49). Такое восприятие подтверждается и данными языка: лексема блуждать соответствует слав. bluditi , чтозначит "обманывать, обманываться", и соотносится с индоевропейской основой * bhlendh - "затемнить, смутить, привести в замешательство, спутать" (50). В быличках и бывальщинах заблудиласе имеет синонимы: поблудила , потерялась , запуталась , задулась и др. Первопричина блуждания выражаетсяв глаголах движения: водит , водил , увёл , завёл и пр.: "Почему блудят-то, уводят? Это леший покажется, вот и ведёт" (51).
В качестве провожатого часто упоминается "дедушко", в котором узнаваем предок, покойник: "Меня дедушко водил по болотам" (52). В известной мере ему эквивалентен леший, имеющий, помимо прочего, признаки и предка, и покойника. Не случайно на вопрос собирателя: "А бывает, что человек уже умер, а в его образе показался леший?" - носительница традиции ответила: "Это бывает" (53). Нередко в роли провожатого выступает и рельно умерший человек, родственник или односельчанин. Наряду с ними фигурирует и некая неопознанная либо неперсонифицированная мифическая сила, что служит проявлением аниматизма.
Так или иначе, приняв определённое воплощение либо вообще не имея никакого обличья, она уводит/уносит/увозит похищаемого в царство смерти. В одном из рассказов похититель, "когда сухо было, за руку его (мальчика) вёл, а сыро - на большом белом коне вёз" (54). Распространён и иной вариант: мифический провожатый идёт впереди, а похищенный, уподобленный обмирающему, следует за ним. Поскольку, согласно древним верованиям, отдельные части тела: голова, руки, ноги и т.д. - наделяются душой (духом) (53), то верхние и нижние конечности, равно как и их отпечатки, отражения (например, рукавицы, следы), осмысляются в качестве её вместилищ. В этом свете фразеологизмы "рука в руке", "след в след" имеют знаковый характер. Ту же семантику содержит в себе и мотив перенесения похищенного на руках либо подхватывания под руки. В одной из бывальщин голый большой-большой мужик с голым же ребёнком на руках (нагота - знак лиминальности) уходит по болоту в некую инобытийную даль, а вслед за ним - и местный "коваль", оказавшийся случайным очевидцем происходящей на его глазах мистерии (56). Посредством магической силы, заключённой в руках (рукавицах), в ногах (следах) провожатого, перекрывается либо поглощается воля ведомого. Такая санкция подкрепляется соответствующим приговором, который произносится мифическим пришельцем: "Пойди вслед меня, пойди вслед меня". Представления о сверхъестественной силе притяжения, какой наделяются следы, оставляемые им на болоте, устойчивы в быличках и бывальщинах: "Пошли по болоту. Опять следки есть. А я по этим следкам шла-шла-шла. Так уж едва я не ушла по этим следкам. Меня стали рычать" (57). Мотив продвижения по болоту "след в след" нередко проявляет тенденцию к своему ступенчатому расширению: впереди идёт антропоморфизированный провожатый, за ним - его зооморфный дублёр (собака), быть может, восходящий в своих истоках к волку и раскрывающий изначальную природу основного персонажа, и уж затем только - ведомый: "Он [леший в виде председателя сельсовета] этим болотом идёт впереди, собака черна вслед его, а я - за собакой" (58). Увлекая свою жертву в болото, провожатый, по многим вариантам, исчезает ("потерялся"), т.е. удаляется в царство смерти. В остальных случаях он продолжает водить подопечного по болоту.
По другой версии, в сыром болотистом месте "дедушко" перезозит мальчика на белом коне, выступающем в качестве посредника между мирами (не случайно в древности конь был атрибутом погребального обряда). Функционально тождественным ему иногда оказывается некто "как батюшка", похожий на отца рассказчицы, одетый "в балахончик белый". Белый конь и "дедушко" в белой распашной одежде эквивалентны. Белый цвет - знак смерти, знак существ, потерявших телесность. Напомним, что само похищение приравнивается к смерти, в большинстве случаев временной.
Куда же уводит/уносит/увозит мифический похититель своего подопечного? Иногда в некое инобытийное "далёко". Но чаще кризисная ситуация изображается как блуждание по болоту, представляющее собой длительный процесс. Причём топография подобного хождения обычно отсутствует. ..."
Криничная Н.А.. Крестьянин и природная среда в свете мифологии. Былички, бывальщины и поверия Русского Севера: Исследования. Тексты. Комментарии / - М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2011. Стр. 90-102
Tristan Berndt. Swamp Walker. (Источник)