| varvar.ru: Архив / Тексты / Игнатычев / О Германии и о себе / Часть четвертая. Консенсус |
Часть четвертая
КОНСЕНСУС
4.1 УГОЛЬНЫЕ КОРОЛИ
Весь последний период нашей немецкой жизни омрачался приближением больших перемен. Перемены были непонятными, значительными и по обычаю печальными. В Союзе три года у власти находилась псевдодемократическая группа Горбачева, под прикрытием которой начинали плодиться кооперативы и расцветать криминальный бизнес. Советский Союз еще держался, но было ясно, что долго ему не устоять. Восточная Европа покатилась к Западу, и в первую очередь наши прибалтийские друзья готовы были отправиться туда же. В ГДР перемены были ближе, но от этого они яснее нам не были. Достаточно сказать, что открытие Берлинской стены, как и других границ в ФРГ, было для нас некоторой неожиданностью. Казалось, что в это не очень верили сами немцы. Мы искали ответа – как же так?
Политзанятия в 253 ОРТП, Мерзебург, ГСВГ. По материалам Интернета.
Партийно-политический аппарат ВС СССР, в просторечии – политотдел, позорно молчал. Он безмолвствовал. Партийные собрания проводились регулярно, но ответа нам так никто и не давал – почему наши большие друзья и самые прогрессивные коммунисты Восточной Европы смогли так поступить? Просто так, как подлый перебежчик, неожиданно уйти в ФРГ, продавшись прогнившему капиталистическому Западу?? Куда смотрел наш надежный друг и нежный приятель Леонида Ильича тов.Хонеккер??? По тону политработников было ясно, что ответа у них не было, и что центральный аппарат КПСС пояснений давать не собирался. Как мы все позже узнали, все было тайно продано за 8 млрд. западногерманских марок, которые честно заплатил Г.Коль, и которые были благополучно разворованы новыми советскими демократами. Приближающиеся объединение Германии не сильно изменило отношение жителей ГСВГ к местным немцам. Может быть, только акцент немного изменился, теперь они уже не сидели на советской шее, и просто были «зажравшимися». Тогда мы еще не представляли всех перестроечных страданий в России и прелестей переходного периода в восточных землях ФРГ, и лишь настороженно восприняли переименование пивычной «Группы советских войск в Германии», ГСВГ, в политкорректную «Западную группу войск» - ЗГВ. Как шутили в полку: ну, хоть что-то мы не отдали врагу – старую, добрую ГСВГ! Позже в Союз выводили части новоиспеченной ЗГВ.
Памятник борцам с фашизмом и империализмом, ГДР, 1980-е годы. По материалам Интернета
Вполне возможно, я бы так и остался бы при своем мнении о местных жителях, если бы мне не выпала возможность напрямую пообщаться с ними. Как-то зимой 1989 года ЗОР отправил меня с группой солдат на работу к немцам в Гизельтальский угольный комбинат. Идея меня не очень привлекала, однако, сидеть на опостылевшем КП хотелось еще меньше. Солдаты были опытными, бывали на объекте много раз, и мне предстояло заменить кого-то из ротных лейтенантов, которые по обычаю в очередной раз срочно «рожали». Ехать пришлось рано, чтобы со всеми сборами быть у немцев в 08.00 утра. Какого же было мое удивление, когда выяснилось, что рабочий день на немецком предприятии уже успешно шел два часа! Пока мы выгружались из машины, я с интересом рассматривал наш объект. Оказалось, что солдатам, всего человек двадцать пять, предстояло трудиться на открытой территории некоего немецкого механосборочного предприятия по сбору карьерных экскаваторов. Территория представляла собой значительную открытую площадь, на которой аккуратными замерзшими кучами лежали детали того самого горноугольного экскаватора. Как выяснилось, в год народное предприятие ГДР собирало всего один экскаватор, на что по советской привычке я почему-то подумал – а можно было бы и два! Какие-то немолодые немцы прорабского вида по-дружески поздоровались с сержантами, и народ стал распределяться на работу. Немцы что-то объясняли, сержанты отправляли команды, и на мой взгляд, все было организовано. Для порядка я опросил сержантов, но они заверили меня, что все под контролем. Солдаты резво расходились, и ближайшая группа, человек в пять, занялись растаскиванием кучи деревянных паллет, наваленных неподалеку. Больше мне на промозглой площадке делать было нечего, и я заметил, что один из немцев терпеливо топтался рядом, пока «господин офицер» не удостоверится, что работы идут правильно. Больше жестами, чем по-русски, немец приглашал меня в белые рабочие домики-модули, которые целым городком стояли возле ворот. Я ничего не понял, что говорил рабочий, но повторяемое слово «Кафе, кафе!» явно означало горячий немецкий кофе в теплых условиях, и я радостно последовал за ним. Я никогда не был в симпатичных белых домиках иностранных рабочих, которые мне иногда приходилось видеть в советской Москве на дорогих «импортных» стройках, и когда я вошел внутрь, то даже слегка зажмурился. Белый яркий свет отражался от белоснежных пластиковых стен, и я весь погрузился в замечательный теплый аромат настоящего кофе. В модуле было жарко натоплено, господа-пролетарии ходили просто в майках и рубашках, бесконечно наливая кружки душистого напитка и выскакивая наружу покурить. Как я понял, модули соединялись произвольно, из них можно было собрать хоть целый город. Оборудованные кухни переходили в комнаты отдыха с удобными креслами, дальше, вероятно находились раздевалки, души и все остальное, что по местным стандартам должен иметь нормальный трудящийся угольной промышленности. Но самое главное, все это принадлежало рабочим! Простым работягам, которым в моей родной стране на стройке доставался только грязный холодный вагончик. Начальства в этом царстве явно не было, рабочие свободно бродили, хохотали каким-то своим шуткам, и трудового ажиотажа я не заметил. Меня посадили в центр и стали напаивать дармовым пролетарским кофе, которого я упился в тот день до ошеломления.
Раритеты из ГДР. 2000-е годы. По материалам Интернета.
Сидя посреди блестящей комнаты, в шинели, которую я постеснялся снять, (а немцы из вежливости не предложили), с кружкой в руке, я выглядел, как марсианин после жесткой посадки. Рабочие входили, уходили, приходили новые, все смотрели на меня, но ни у кого на лице я не заметил и тени неприязни. Ни у кого! Я сидел незваным гостем посреди их царства, и все до одного были доброжелательны и по-простому радушны. Вскоре кто-то опять стал звать меня куда-то, повторяя «Эссен, эссен!» С моим великим знанием немецкого это звучало даже слишком хорошо, т.к. должно было означать еду. Пройдя недалеко по территории, на которой с некоторым беспокойством я не обнаружил ни одного своего солдата, мы пришли в рабочую столовую, где я с удивлением увидел всю свою команду, без шинелей, благополучно поедающих немецкий завтрак. Меня пригласили к отдельному столу («Герр Гауптман!»), где я с удовольствием оценил немецкое хлебосольство. Женщины-официантки подавали различные колбасы, паштеты, потрясающий хлеб, все замечательной свежести и качества. Вероятно, это было весьма простой закуской по местным масштабам, но когда я узнал, что предприятие умудрялось кормить рабочих ТРИ раза в день, я стал думать о ГДР немного по-другому. Когда солдаты, не торопясь, потянулись к выходу, не забывая при этом прихватить с собой колбаски и хлеба по-доброму, их окутал душистый дым немецких сигарет. Рожи у всех были довольные, т.к. немцы явно работой не донимали и кормили хорошо. Уточнив у сержантов на всякий случай расположение объектов, я в самом лучшем расположении духа последовал по морозцу за немцами обратно в домики-модули.
ГДР, 1989 год. По материалам Интернета.
Когда мы вернулись в теплое помещение, кто-то пригласил меня за стол, пообщаться. Я обрадовался, т.к. сидеть на кресле, как падишах на подушках, мне было неловко, скинул шинель, и присоединился к группе рабочих, которые, вероятно, были на бесконечном перерыве. Возглавлял переговоры молодой, боевой мужик, судя по знанию русского не отягощенный излишней усидчивостью в школе и не принадлежавший к партийным организаторам. Другими словами, русского он не знал вообще. Разговаривать ему жутко хотелось, как и другим рабочим, сидевшим за столом со своими вечными кружками. Слово за слово, и вдруг произошло чудо – языковой прорыв! Все бесчисленные немецкие слова, которые я слышал каждый день по ТВ, стали складываться у меня в голове, и я стал произносить какие-то осмысленные фразы. На самом деле, подобное явление не редкость, и погружение в языковую среду считается одним из наиболее эффективных методов быстрого постижения иностранного языка. Шаг за шагом, мы стали общаться. От простых вопросов про семью и их вечный футбол, мы перешли к более глобальным вопросам. Скоро выяснилось, что немцы про СССР знали крайне мало, Советскую Армию величали только как «Ротен Армее» со времен войны, а советскую жизнь представляли, как райскую гармонию души и тела. Мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы разуверить их в советском благополучии, однако, по их недоверчивым лицам я видел, что, например, в дефицит мужских носков и репчатого лука, которые поразили еще тогда полные магазины Москвы, они отказывались верить, т.к. СССР постоянно запускал спутники и ракеты на Луну.
Магазин в ГДР, 1980-е годы. По материалам Интернета.
Тогда я перешел к деньгам, что немцам было ближе. Тут они поняли сразу и стали смотреть на меня с удивленным сочувствием. Получалось, что рабочий на их предприятии получал 2000-3000 марок в месяц, в то время, как заслуженный советский капитан - только 850 марок... Разница на лицо! После такого откровения разговор пошел живее. Немцы спрашивали про правительство, КПСС, заработки русских рабочих, доходы семьи, цены на жилье, продукты и т.п. Мой переговорщик никуда не уходил, горячо обсуждал мою информацию с окружающими, объясняя тем, кто не понимал моего языка. Все это напомнило мне старые картины в стиле «Собрание марксисткого кружка». Когда подошла моя очередь, стал спрашивать я сам. Разговор шел начистоту, и я откровенно спросил, зачем им объединение Германии? По тому, как некоторые рабочие отвалили от нашего стола, я понял, что вопрос сложный. Мой собеседник, стараясь говорить проще, сформулировал идею по-своему. Получалось, что основная претензия рабочих крылась в снабжении. Если берлинский рабочий после работы мог пойти в магазин и купить апельсинов домой, то местный труженик в пригородах Мерзебурга этого сделать явно не мог. Несправедливость! Я тогда подумал про себя, что вообще-то в мерзебургских магазине апельсины есть, и все, вероятно, кроется в вечной пролетарской ненависти к власти и столичным жителям. Из политических требований рабочий назвал только свободный выезд в ФРГ. По поводу их «плохой» жизни я деликатно промолчал, вспомнив их трехразовое питание, «загруженный» рабочий день и зарплату. Мы обсуждали какие-то еще вопросы, лишний раз убеждаясь в значительной разнице наших жизненных стандартов. Расстались мы почти друзьями, благодарные случаю свободного общения. В два часа дня предприятие опустело. Немцы, намывшись и надушившись, прыгали в заводские автобусы и разъезжались по домам. Мы же простояли у ворот на морозе еще час, ожидая машину, которую дежурный по полку просто за нами не отправлял. Так, на всякий случай...
«Ветер перемен», коллаж автора.
Я никогда не забуду обиду, когда я торчал посреди мирной Европы перед закрытыми немецкими воротами в несуразной шинели, медленно остывая после горячего кофе, и провожал глазами теплые блестящие автобусы с легко одетыми рабочими, которые радостно уезжали, уезжали в свое неизвестное немецкое будущее, оставляя нас в нашем вечном советском ожидании, и в который раз уже я печально подумал – мы так не будем жить никогда!..
4.2 «БАНАНОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»
Большие исторические перемены в Европе в конце 1980-х не приносили радости советским людям в ГСВГ. Радоваться за немцев было неловко, а свое пребывание в ГДР все видели достаточно недолгим. Более того, вести из Союза были все более настораживающие. В первые годы перестройки особых изменений советского уклада жизни в СССР видно не было, однако, многое начинало меняться. В свои приезды в отпуск мы с сожалением замечали, что Москва стала заметно шумнее, грязнее, и все было направлено на добычу легких денег. Из подполья вышли цеховики и мелкие жулики, самые шустрые открывали первые кооперативы с экзотическими электронными именами и уставами, включающими все возможные виды деятельности, включая ассенизацию деревень и полеты на Луну. Остальные занимались банальной спекуляцией и ранним челночеством, надеясь на большое будущее. Вспоминаю, как один мой школьный приятель зимним вечером 1988 года на московской кухне горячо агитировал меня скупать в ГДР на все деньги какие-то «материнские платы» для компьютеров, в которых я ничего не понимал, как, впрочем, и он сам. Дело выглядело с его слов просто золотым, хотя, правда, ни в ГДР, ни в Москве тогда компьютеры еще толком никто не видел. Не преуспев с платами, этот приятель вернулся на свой блошиный рынок торговать штанами, хотя, как все молодые и ранние в России, он, все-таки, разбогател. Разбогател, видно, так хорошо, что даже его жена, моя одноклассница, после серии косметических операций умудрилась написать на своей странице в «одноклассники.ру» свой возраст на 10 лет меньше, про что общие знакомые ехидно заметили, что дамочка, очевидно, перепутала социальный сайт с сайтом знакомств...
Торговые лотки из ФРГ на улицах городов в ГДР, 1989 год. По материалам Интернета.
...Московская жизнь в конце 1980-х казалась нам суетной и бестолковой, и мы возвращались в ускользающий комфортный Мерзебург даже с облегчением, однако, все понимали, что и тут начнутся изменения. Из двух зол выбирают меньшее, и в преддверии глобальных перемен ГДР смотрелась намного лучше. Немецкий народ, переживший тяжелые времена, дураков кайзеров, Гитлера и социализм, сумел сохранить главное - уважение к себе, к своей стране, своим традициям, и к человеку. Последнее оказалось делом недостижимым для русских, которые при всей декларативной демократии, уважать человека так и не научились. Персона, гражданин был и остается главным критерием немецкого гуманизма, прогрессивной демократии и базируется на вековых европейских традициях. Стало ясно, что в России никогда не жили и не будут жить, как в Германии любой политической окраски, потому что для этого надо изменить саму Россию, где по традиции человек должен работать на общество, а не общество - на человека.
Главное различие было в том, что в немецком обществе все движение шло, как бы, "от человека", а не к человеку, "на благо народа", как декларировали отчетные доклады КПСС. Во главе всего был интерес личности, порой примитивный и грубый, но естественный и неоспоримый. Если, к примеру, немецкому гражданину хотелось пить пиво, то государство подходило к этому серьезно, предоставляя человеку необходимое место, время и средства. Подобное понимание простых человеческих потребностей заметно и в других европейских странах, и даже в Австралии в свое время по английской традиции были построены многочисленние пабы для удобства публики. Оставив алкогольную тему, можно сказать, что любая повседневная деятельность людей в Восточной Германии была комфортно организована государством, начиная от магазинов, кончая транспортом, или оборудованием публичных мест. Нам, никогда не видевшим ФРГ, становилось понятно, что после обьединения страны восточные немцы, в конце концов, получат от государства еше больше комфорта, а нам предстоит выживать в каше российского перестроечного развала...
Частный обмен валюты: 3 DDR Mark = 1 DM в 1989 году. Позже вся восточная валюта была официально обменена по курсу «один к одному». По материалам Интернета.
Первыми ласточками капиталистического мира в ГДР оказались вылезшие, как тараканы, из ниоткуда вьетнамцы. Оказалось, что народная индустрия Восточной Германии, как и советская, задыхалась от отсутствия рабочей силы, и на помощь пришел дружественный Вьетнам. С одним лишь различием. Судя по удивительно смазливым физиономиям девушек и не очень отталкивающим лицам мужиков, вьетнамских кандидатов для работы в ГДР отбирали специально, а на московский ЗИЛ отправляли всех остальных. Надо признаться, что о существовании наших азиатских братьев мы не догадывались вообще, когда вдруг, после открытия границ, и в Галле и в Мерзебурге стали появляться уличные лотки с вьетнамскими торговцами, на которых был навален китайский сувенирный хлам самого низкого качества. Часы и будильники, бижутерия и косметика, майки и бейсболки – все было яркое и дешевое. Судя по одинаковому ассортименту, хозяин всего бизнеса был один, и источник снабжения был в ФРГ, где переваливали китайские контейнеры. Было также очевидно, что трудолюбивые вьетнамцы больше не будут работать на заводах, а спокойно займут пустую нишу в новой немецкой торговой системе. Очень скоро среди офицеров полка пронесся слух, что вьетнамцы охотно берут вместо денег офицерские форменные рубашки по твердой цене, что при вечной нужде русских было очень привлекательно. Рубашки вьетнамцы отправляли на свои базы, откуда контейнерами по морю все отправлялось на родину, где зеленая форма была ходовым товаром. Среди дешевого хлама на уличных столах был один товар, ради которого, я никогда не жалел денег – импортные аудио кассеты. Вьетнамцы торговали настоящими немецкими кассетами AGFA и BASF разной длины.
«Мой первый банан» - ехидная статья в западногерманской прессе о 17-летней жительнице восточногерманской провинции впервые посетившей ФРГ в период «Банановой революции» 1989 года. По материалам интернета.
Однажды, собрав все свои неношеные форменные рубашки, замаскировав среди них одну не совсем новую, я отправился в центр Мерзебурга на торги. Хозяин стола, мелкий, злобный на вид азиат с брезгливым видом, молча, рассматривал мои рубашки. Было большое желание двинуть ему по роже, чтобы не стоять со своим нищенством среди немцев вокруг лотка, но бизнес есть бизнес. Обычно ношенные рубашки вьетнамцы браковали сразу, но мне тогда повезло. Молодой торговец с мелкими, гадкими усиками долго принюхивался к моей один раз стираной рубашке, отлично понимая, что его пытались надуть, но снизошел, брезгливо бросил всю стопку куда-то под стол и объявил цену по-немецки. Каждая рубашка шла марок по пять, что по подешевевшему в связи с открытием границ курсу черного рынка означало одну марку ФРГ. Это был явный грабеж, но других способов купить хорошие кассеты у меня не было. Успешно обменяв выданное бесплатно вещевое снабжение на замечательные кубики-упаковки кассет BASF, я больше не прибегал к черному «бизнесу», потому что, э-э-э, рубашек больше не было!..
На улицах Лейпцига – родине мирной немецкой революции. ГДР, 1989 год. Фото автора.
Пропаганда ФРГ метко обозвала «демократические» перемены в ГДР «Банановой революцией». В газете «Бильд» была опубликована известная карикатура, на которой через пролом в Берлинской стене следовало две очереди – одна с флажками ФРГ в руках – туда, другая, с бананами в руке – обратно. Вспоминая свою знаменательную беседу с рабочими на буроугольном комбинате про недостаток апельсинов, ехидное название «банановая» было очень кстати. Когда на улицах Лейпцига в конце 1989 года я впервые в жизни увидел фрукт киви, то название революции показалось мне совсем точным.
Политическое управление ГДР коммунистами было в крутом штопоре. Народу все стало по фигу, все рванули в пролом на Запад за товарами и машинами, и страной не управлял никто. По всему было видно, что власти ФРГ не хотели допускать хаоса на своей вновь приобретенной территории, и у местной власти появился некоторый кредит политического доверия, вероятно, также оплаченный из Бонна. Бессменный руководитель страны, тов. Хонеккер, организовал встречу с лидерами молодежного движения страны. Кто представлял молодежь на встрече – не совсем понятно, но требование к правительству были оригинальны. В первую очередь, молодежные лидеры потребовали свободный выезд из страны, а во-вторых ... видеомагнитофоны! Дело в том, что этот развратный аппарат не продавался в ГДР по идеологическим причинам, и теперь молодежь требовала равноправия. Понятно, что с разрешением видео развлечений, государственный запрет и контроль за видеопродукцией не предусматривался. Наивная попытка купить лояльность немецкой заскучавшей молодежи ценой дешевой продукции развивающегося азиатского ширпотреба, понятно, не сработала, однако, снабжение трудящихся видеомагнитофонами развернули со всей дури! Сейчас трудно представить, что в конце 1989 года ГДР была, просто, завалена видео аппаратами разных мастей! Более того, на горизонте не было видно ни одного даже маленького видео магазина или проката, и даже до открытия первого секс-шопа с известной видеопродукцией было, как минимум, полугода. Видеомагнитофоны и плейеры самых известных фирм продавались везде, в универмагах и супермаркетах, в электротоварах и продовольственных лавках, однако, цена была высокой. В большом универмаге в Галле, в открытом зале отдела тканей, видеоплейерами была украшена стойка с женскими манекенами, с которых свисали рулоны тканей. В Мерзебурге, в овощной лавке, недалеко от расположения полка, видеоплейер просто лежал на полке с картошкой. Я случайно попал в эту лавку с кем-то из наших, и на выходе мы остолбенело уставились на черный кирпич видеоплейера, который лежал на полке у самого выхода на уровне локтя. Ошалело посмотрев друг на друга, мы моментально подумали об одном и том же, но, не поддавшись искушению, убежали из этой лавки подальше.
На улицах Лейпцига. ГДР, 1989 год. Фото автора.
Время шло, стали открываться новые магазины и ассортимент стал лучше. На улицах началась шумная политическая агитация к предстоящим выборам. Трудно судить о реальном политическом выборе немцев, которых интересовало только барахло и подержанные автомобили, но коммунистов у власти в ГДР сменила партия «Демократический прорыв» с партийным функционером, который жив до сих пор, товарищем Гизи.
Наша жизнь в закипающем котле немецких реформ катилась без изменений. Народ все больше вздыхал, думая о возвращении в Союз, и все больше на семейных посиделках провинциальные офицерские жены блаженно поминали город Барановичи, куда они все почему-то вернутся, если что. «Если что», в советской стране всегда было не за горами, и я с ехидством думал, что забытый городишко Барановичи, вероятно, лопнет, когда все хохлы ринутся туда без разбору. Однако, и мне надо было призадуматься, т.к. возвращаться в глухой, отдаленный гарнизон старым капитаном после комфортной жизни в Мерзебурге я точно не хотел.
Мирная немецкая «Банановая революция» выступала за свободный контакт между Востоком и Западом Германии. Как известно, требование обьединения страны на стихийных митингах в Лейпциге не звучало. ГДР, 1989 год. Слева фото автора.
4-3 ТОРГАУ
Появление капитализма в ГДР вызывало у всех неспокойное чувство. Казалось, что столь желанные перемены в социальной жизни восточных немцев пугали не только нас. Во всем чувствовалась неуверенность, перемешанная с азартным интересом, с той лишь разницей, что благополучие ФРГ смотрелось немного лучше, чем политические эксперименты в СССР. Как я уже писал, перспектива возвращения в отдаленные военные округа меня совсем не привлекала, и позаботиться о себе я мог только сам.
Осенью 1989 года на общем построении офицеров нам зачитали приказ МО СССР досрочном увольнении офицеров по сокращению штатов ВС. Несмотря на ожидание чего-нибудь в этом духе, приказ произвел легкий шок, т.к. ничего подобного не было со времен Хрущева. Однако, все возвращалось, и дурак у власти, и болезненное сокращение армии... Как известно, советские офицеры должны были служить как минимум 25 лет, и досрочное увольнение в запас было делом чрезвычайным и трудным. Объективно говоря, с того времени у меня появилась прямая возможность покинуть горячо любимую армию, но шаг был серьезный, и надо было все взвесить. Приказ долго обсуждался всеми, но с рапортом об увольнении не пошел никто. Как показала история, офицеры мерзебургского полка были насильно уволены уже в Союзе.
Офицеры бригады РТР в Торгау, ГДР, 1980-е годы. По материалам Интернета.
У читателя может возникнуть вопрос – а как же свободная Германия? Границы же уже были открыты? Не так все просто – в 1989 году границы были открыты только для немцев, а русских и вьетнамцев на территорию ФРГ просто не пускали. Сама идея иммигрировать и искать убежища в Западной Германии была абсолютно непопулярна среди офицеров. Вероятно, шаткость положения самих немцев и не слишком большое гостеприимство «бундесов» охлаждали головы даже продвинутым патриотам европейской демократии. Проще говоря, бежать можно в благополучную страну, а бежать в неустроенную сумятицу немецкого объединения – все равно, что бежать в перестроечную Россию. Со временем все встало на свои места, но процесс нормализации восточных земель не закончен до сих пор. Когда в конце 1990 года хаос и воровство в ЗГВ дошло до невероятных масштабов, и оставаться в этом бардаке желающих почти не нашлось. Со слов свидетеля, который покинул гостеприимную Германию только в 1994 году, при выводе 253 ОРТП, вроде, «потерялся» всего лишь один капитан из состава отдельных центров. А пока все катилось по знакомой колее. Командира К. сменил новый командир полка – полковник Д., который сразу за внешнюю театральность и болтливость получил прозвище «Композитор». Как и следовало ожидать, холопы, потерявшие свирепого барина, заметно заскучали, потянулись жалобы, что мы теперь остались без железной «папиной» защиты, и что «золотые унитазы» никто за нас не заплатит. Однако, самые оборотистые стали пользоваться относительной свободой предпринимательства. Первой ласточкой в 1989 году, вполне естественно, стал заслуженный шмекер полка, командир роты Д. Солдаты его роты надолго пропадали на немецких работах, и вдруг, по полку поползли едкие слухи, что Д. «погнал» в Союз «Волгу»! Это был первый перегон частного автомобиля из многих, но о нем говорили больше всего. Все намекали на незаконно присвоенные немецкие деньги, но ст.лейтенант Д., известный всем по его обычной поговорке – «В п...ду друзей, опора на собственные силы!», мало обращал на кого внимание. Кто бы мог тогда подумать, что западногерманские марки и подержанные Мерседесы были уже совсем рядом!
Знаменитый мост встречи советских и американских войск на Эльбе в 1945 году снесен властями ФРГ под предлогом ремонта в 2000-х годах. По материалам Интернета
Единственным шагом, который был логичен для меня, старого капитана, было продвижение по службе. Быстро связавшись со своими ремхильдовскими знакомыми в радиотехнической бригаде, я выяснил, что должности есть, и шансы попасть в бригаду были вполне реальными. В назначенный день я отправился на собеседование в город Торгау, в центре которого располагалась окружная бригада РТР. Не знаю почему, но старинный городок на Эльбе, знаменитый своей исторической встречей советских и американских войск в 1945 году, произвел на меня мрачноватое впечатление. Знаменитый мост встречи союзных войск был на месте и нависал над рекой мрачным, тяжелым, рельсовым сооружением. Русские жители гарнизона с загадочной гордостью не забывали повторять, что даже сам Гитлер гулял по узким улочкам старинного города без охраны. Это звучало странно, и, припоминая затворнический характер полу-ненормального фюрера, характеристика городу была сомнительной. Возможно, это звучало в оправдание закрытого расположения местного советского гарнизона. Бригада РТР располагалась скученно с другими частями в старом военном городке, который выглядел, как крепость. После наших курортных мерзебургских просторов и цветущих каштановых аллей, бетонный плац на дне черного колодца между высокими полутюремными мрачными зданиями просто угнетал, (территория военного городка в Торгау неоднократно использовалась, как тюрьма, до и после войны немецкими и советскими влястями). Пропускной режим был строгим, и просто так офицеры пройти через КПП не могли. Народу в городке было много, среди них попадались гражданские, вид которых не вызывал у меня сомнения. За несколько лет до моего посещения в военном гарнизоне Торгау служил невысокий мужчина по имени В.В.Путин, который тоже ходил на работу по этому плацу в неприметную организацию, которую я знал по своей службе на Дальнем Востоке. В общем, место было серьезное и неприветливое. Однако, разговор на КП со мной прошел хорошо, и я довольный отправился домой ожидать решения.
Расположение и антенное поле бригады РТР в Торгау, ГСВГ, 1980-е годы. По материалам Интернета.
Где-то через неделю, посредине рабочего дня дежурный по КП позвал меня к телефону дальней связи. Звонок оказался из Торгау и касался моего перемещения. Звонил какой-то незнакомый капитан и, к моему удивлению, рассказал мне следующее. По какому-то неведомому мне приказу офицеры КП бригады направлялись на дежурство на узел связи части. Для меня и сейчас неясно, что делали там оперативники, обеспечивали контрразведывательный режим или помогали особистам, но факт, они подслушивали телефон дальней связи. Переговоры шли в открытом режиме, и они услышали разговор нашего ЗОРа, подполковника С., с ЗОРом бригады в Торгау.
Дело в том, что в ВС СССР сложилась прочная практика, что плохих характеристик не было. Офицеров наказывали и воспитывали, если надо, однако, на бумаге все оставалось чистым. В конце концов, все понимали, что бывают ошибки, что у всех семьи и их надо кормить, и от неугодного работника просто избавлялись, давая ему опять же положительную характеристику. Если у начальника было сомнение, он просто переговаривал по телефону с кем-то по старому месту службы своего нового сотрудника. Все было бы в рамках традиций, если бы в мое продвижение не вмешался мой начальник, заместитель командира полка по оперативной работе подполковник С. Он совершенно незаслуженно облил меня грязью настолько, что у бдительных подслушивающих дежурных возникло сомнение, что здесь было что-то не так. Люди оказались порядочные, и они посчитали своим долгом перезвонить и предупредить меня о такой потрясающей подлости. Естественно, незнакомый капитан спросил меня – что там у меня произошло с моим ЗОРом? Он очень удивился, когда узнал, что ничего между нами не произошло, я был на хорошем счету, и мой непосредственный начальник мило улыбался и разговаривал со мной, как обычно. Далекий капитан посочувствовал и пожелал мне удачи, которая мне теперь точно была нужна, т.к. мое продвижение было «зарублено», после чего общаться с ЗОРом просто так я вряд ли бы смог. Взбешенный трусливой подлостью подполковника, я пошел прямо к нему в кабинет и потребовал ответа. ЗОР даже не стал спорить, и, под давлением своей еще не совсем забытой совести, с отчаянием сказал: «Ну с кем я останусь работать?». Через три минуты я молча положил на стол перед ним рапорт об увольнении из Вооруженных Сил СССР...
Командир и солдаты 82 ОРТБр ОСНАЗ, в которой автору не пришлось служить, Торгау, ГСВГ, 1980-е годы. По материалам Интернета.
Проявление мелкой человеческой подлости не заслуживало бы так много места в моих записках, если бы, тот день изменил всю мою жизнь. Кто-то справедливо отметит, что вопрос моего увольнения уже был не за горами, и что, вообще-то, можно даже быть благодарным такому случаю, вовремя подтолкнувшему меня к гражданской жизни, однако, я до сих пор не могу простить поступка, не соответствующего чести советского и русского офицера. Я совсем не удивился, когда узнал, что позже, после увольнения из армии, мой бывший начальник С. успешно вошел в число крупных директоров, которые в современной России, вероятно, строго подбираются по своим моральным и деловым качествам.
Честь имею!
Замок в Торгау, ФРГ, 2000-е годы. По материалам Интернета.
4.4 ПРОЩАЛЬНЫЙ ВИЗИТ
Реакция на мой рапорт среди офицеров была неоднозначной. Кто-то тоскливо задумался, вспоминая вожделенные Барановичи, кто-то прикидывал, сколько еще протянуть, но все хором ждали западногерманские красивые марки из окошечка полковой финчасти, которых всем непременно должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Проще говоря, народ меня не понял. Я не утруждал себя обьяснениями, тем более, что главный жизненный вопрос москвича – прописка им был не понятен. Одним из пунктов знаменитого приказа МО СССР о сокращении штатов был болезненный вопрос размещения офицеров после увольнения. Решая проблему просто, по-русски, «Иди туда окуда пришел!», для многих не было привлекательным вариантом, но для москвича! Что могло быть лучше, чем вернуться в Москву с пропиской. Но об этом можно было только было мечтать. Полковое руководство к моей радости не интересовалось моим рапортом, и единственной формальностью перед увольнением было собеседование в штабе армии в Дрездене.
Набережная в Дрездене, ГДР, 1989 год. Фото автора.
В установленный день я отправился в свой прощальный визит в дворцовый город Дрезден. В штабе я был направлен в кабинет самого начальника штаба, возле которого обнаружил еще несколько младших офицеров, ожидающих высокой аудиенции. Увольнение офицера было дело чрезвычайное, и по приказу собеседование проводил сам нач.штаба Первой танковой армии. Полагаю, что когда увольнение стало массовым, высокий начальник вряд ли участвовал в этой массовой акции. Мне повезло, и в высоком, почти кремлевском кабинете находился сам хозяин – генерал-лейтенант грозного вида. Встретил он меня по-генеральски жестко, спросив о причине моего решения. Не буду приводить все детали, но разговор был неожиданно долгим и откровенным. Оказалось, что мои доводы и подробности нашей войсковой службы были головной болью начальника штаба, а мои взгляды были очень даже правильными. В конце беседы, которая, к моему удивлению, продолжалась тридцать пять минут, расстроенный генерал даже выругался в сердцах и сказал с досадой:
- Вот, из-за таких мудаков мы хороших офицеров теряем!
Немного подумав, начальник решительно взял в руку ручку, которая лежала на красной папке моего личного дела посреди большого министерстского стола, и сказал:
- Слушай, капитан! Я тебе прямо сейчас майорскую должность даю, начальника штаба отдельного батальона. Останешься служить!? Майора сразу получишь, я обещаю!
На какое-то мгновение польщеное офицерское самолюбие сверкнуло у меня в голове, но я решительно ответил:
- Я своего решения не меняю.
Генерал положил свою ручку на дубовый стол и с каким-то облегчением произнес:
- Правильно делаешь, капитан!..
Расстались мы вполне по-дружески, генерал вышел из-за своего стола, крепко пожал мне руку, и высказал уверенность, что с моими моральными принципами я в жизни не пропаду, во что мне самому очень хотелось верить. С приятным чувством облегчения, я в последний раз щелкнул каблуками по блестящему штабному паркету и быстро вышел прочь, навсегда покинув мрачноватое здание штаба армии.
Представители вышестоящего штаба в войсках. ГСВГ, 1980-е годы. По материалам Интернета.
За воротами штаба, в пустом парке, я наконец остановился. Глубоко вдохнув холодный весенний воздух, я почти физически почувствовал тоскливую пустоту. Такое ощущение бывает на утро после пьянки школьного «Последнего звонка». Привычная, налаженная жизнь неожиданно закончилась и разверзлась пугающая пустота жизненного выбора. Чужая жизнь текла мимо, я был никому больше не нужен, и свобода выбора показалась не такой уж привлекательной штукой. Но жизнь только начиналась. Я был свободен! Я снова стоял посреди Дрездена.... самого Дрездена! Эта мысль неожиданно вернула меня к действительности, и я заспешил в центр города.
Моя бабка, которая прожила долгую советскую жизнь от института благородных девиц в Петрограде – до застоя в 1979 году, когда-то говорила мне, сопливому школьнику, что в жизни надо сделать три вещи. Жениться на москвичке, жить в Москве и посмотреть картину «Сикстинская мадонна». Набор главных дел казался мне странным, и я не очень прислушивался к старческим наказам, однако, складывалось все по схеме. С женой мне повезло, возвращение в Москву обретало реальность, а знаменитая картина была просто в пяти остановках на трамвае. Справедливо понимая, что другой возможности попасть в галерею у меня не будет, я решил выполнить последний наказ. В дворцовом здании на набережной Эльбы, где была временно выставлена часть Дрезденской галереи, народу оказалось неожиданно много. Не тратя много времени на другие знаменитые полотна классических мастеров, которые мне были с детства знакомы по репродукциям, я отправился к главному шедевру. «Сикстинская мадонна» висела одна на большой стене, занимая почти всю площадь. В зале было тихо, народ не двигался, зачарованно рассматривая картину. Весной 1990 года я не очень разбирался в живописи, которая стала мне достаточно знакома через три года, и я не стал бы судить о мастерстве художника, но по всему было видно, что картина была написана мастерски. Краски, детали, оттенки – все было неподражаемо. Пришлось согласиться, что «мадонна» заслуживала такой горячей любви москвичей, и действительно было о чем сокрушаться когда ее отдали обратно немцам!
Место временной экспозиции Дрезденской галереи в 1990 году. Дрезден, ГДР. Фото автора.
Почувствовав какое-то душевное облегчение, то ли от магической ауры шедевра, то ли, просто, отвлекшись от своих проблем, я направился к выходу через оживленные залы дворца. Перед выходом на улицу я решил зайти в туалет тут же, т.к. дорога предстояла мне долгая. Простая процедура вряд ли попала бы на эти страницы, если бы не интересный эпизод. По традиции дорогих отелей дворцовый туалет был с консьержем. Между двух красивых дверей на высоком сидении гордо восседала непривычно накрашенная пожилая фрау со следами благородства и былой красоты на увядшем лице. «Из бывших театральных», пронеслось у меня в голове: таких чопорных злобных дам я в изобилии видел в Большом театре в Москве. Под рукой дамы, с двух сторон, лежали стопки скрученных белоснежных полотенец, которые, больше по обязанности, чем по нужде, хватали на бегу немцы, суетливо бросая на поднос даме мелочь. Дама не меняла царской осанки, смотрела на всех, как на рабов с трона, и снисходительно давала сдачу с бумажных банкнот клиентов. Живя в Германии, мы еще не видели платных туалетов в Москве, не было привычки платить за естественную нужду, и желания общаться с туалетной графиней не было вообще. Однако, выбора не было. Мучительно прикидывая, сколько надо давать за ее сервис, я заметил рядом какого-то довольно помятого худого лейтенанта, который с недоуменным вопросом про цену обратился ко мне. Не найдя расценок унитазного сервиса, мы с лейтенантом двинулись внутрь, справедливо решив, что сегодня мы брать полотенца просто не будем. Давно заметив две мнущиеся фигуры, «королева писсуаров» ждала нашего приближения. Пропустив мимо ушей тираду дамы, мы быстро скрылись за дверью туалета. Надо признать, что заведение было шикарным: дорогой мрамор, арматура, цветы и пахучее мыло – все для советского человека было непривычно и чересчур дорого. Сделав наши дела, мы с лейтенантом направились к выходу. Увидев нас, «королева» гневно заверещала. По тону и по выражению лица, я понял, что нам хорошо досталось! Это был взрыв эмоций, которых я никогда не видел у немцев. Дама шипела и плевалась, вымещая всю вековую злость за страну и себя на диких варваров, и, очевидно, тирада была интересной, которую мы, к сожалению, не поняли. Содержание и лексика, вероятно была неформальной, т.к. я заметил, что забегающие в туалет немцы стали пригибаться ниже, пряча глаза.
Дрезден, ГДР, 1980-е годы. По материалам Интернета.
Лицо «королевы» побогравело, однако, она не останавливалась, не меняла властную позу и продолжала ругаться, смотря куда-то в сторону. Мы уже готовы были уйти, как вдруг мой лейтенант развернулся и решительно направился к туалетному сотруднику. Дама неожиданно замолчала, увидев дикую гримасу приближающегося лейтенанта, и я испугался, что он сейчас ей вьедет в сердцах в рожу, и будет уже действительно большой скандал. Но этого не произошло. Лейтенант в поношенной шинели встал перед дамой и начал, матерясь, вытряхивать из своих карманов мелочь. Фрау, сжавшись на своем троне, испуганно смотрела ему в лицо, но тут уже наступила очередь лейтенанта. Такой замечательной речи я никогда не слышал! Молодой парень орал на немку, отводя душу, бросая ей на поднос свои бесконечные пфениги. Тут досталось всем, и ей, и ее родственникам, и Германии, туалету, и фашистам, естественно. Было так смешно, что я не выдержал и начал хохотать. Картина была живописной: посреди роскошного дворца русский лейтенант, почем зря, материл немку возле музейного туалета, раскатывая мелочь по полу, капитан стоял рядом и истерически хохотал на весь гулкий хол, а немцы, пользуясь моментом, дружно пробегали в туалет бесплатно, на халяву. Когда мне наконец удалось вытащить лейтенанта на улицу, он еще долго кипел, проклиная немцев, ГДР и ее фашисткое прошлое...
Дрезден, ГДР, 1980-е годы. По материалам Интернета.
Как оказалось, это было мое последнее, и, по-своему, очень символичное общение с немцами. Теперь уж точно, мое пребывание на немецкой земле заканчивалось, и пора было серьезно думать о возвращении в Союз.
4.5 БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА
Приказ о моем увольнении пришел быстро, и я неожиданно стал заменщиком со всеми вытекающими заботами. Надо было собираться, заниматься железнодорожным контейнером, билетами и прочими необходимыми вещами. Сборы шли быстро, вещей было немного, и ощущение полной свободы придавало сил. К этому времени жена упаковала все наши вещи и уехала в Москву на защиту диплома. Железнодорожный, контейнерный переезд в Мерзебурге был делом накатанным, т.к. все офицеры занимались своим скарбом, как минимум, два раза за пять лет. Единственной загвоздкой транспортного процесса был автокран, которого по штатному расписанию радио-техническому полку иметь было не положено. Однако, проблема решалась просто, с помощью наших соседей – инженерно-понтонного батальона передовой армии. Дело было настолько налажено, что у понтонеров надо было только назвать себя, место и время, и все было, как надо. Оплата была простой и приятной: немецкой водкой «Корн». Погрузка моего контейнера на грузовик не была исключением, и в указанное вечернее время в немецком пивном садике «У Люса», что рядом с КПП, молча появились трое офицеров-понтонеров. Два высоких боевых капитана вели между собой щуплого майора в очках, которого торжественно представили, как инженера части. Разговор пошел хорошо, потом теплее, потом пришли наши из полка, подвалили какие-то вольняги, и праздник пошел по плану. В какой-то момент, когда я еще что-то помнил, я заметил, что два рослых капитана-телохранителя вынесли своего майора в состоянии полного блаженства и без очков, предусмотрительно снятыми заботливыми подчиненными...
Погрузка в полковой автобус «Прогресс-30», Мерзебург, ГСВГ, 1980-е годы. По материалам Интернета.
...Я очнулся утром без малейшего понятия, как вернулся домой, и с некоторым беспокойством вспомнил о контейнере, который стоял во дворе. В это время с улицы донесся какой-то шум, голоса и лязг металла, и когда я вышел во двор, то увидел, как незнакомый сержант с какими-то солдатами грузили мой контейнер на полковой ЗИЛ большим автокраном с чужими номерами. Остальное было делом техники, и вся процедура на контейнерном дворе в Галле заняла не много времени. Пожалуй, эта процедура в ГСВГ была самой налаженной операцией, что я видел за все время службы в ВС.
Через неделю мне снова напомнили о веселом вечере «У Люса», когда меня попросили забрать, к черту, свою машину. Это было уже слишком! Оказалось, что салатовый Москвич-412, который появился у нас прямо на траве перед ДОСом был мой!!! У меня не было никаких планов и денег покупать машину, тем более, что водить я почти совсем не умел. Добрые люди рассказали, что когда я покупал в пивном саду водку «Корн» всем (!?), я купил эту машину у молодых вольняг за пару бутылок, распитых там же. На следующий день вольняги честно пригнали машину под наши окна и оставили ее там вместе с ключами и запасным двигателем на заднем сиденье. История была темная, однако, воровства там не было. Двух пацанов-вольняг остановил на улице пожилой немец и кое-как по-русски предложил им хороший, полированный Москвич за 200 восточных марок. Немец честно показал им два пригнанных из ФРГ Мерседеса возле своего дома, в гараже которого еще стоял ненужный Москвич. Вольняги ошалели от такой цены и купили машину. Когда одумались, было поздно, машина им была не нужна и они решили ее продать, как получится. Желающих на советский секонд-хенд не нашлось, и они решили просто поменять на водку, чтобы не стояла возле их дома. Найдя меня «У Люса» в приподнятом настроении, они быстро уговорили меня «купить». Я, в свою очередь, отдал машину, (наверняка, блин, хорошую!), кому-то из офицеров полка даром.
На улицах Берлина. 1990 год. Фото автора.
Последним городом, который я посетил перед отьездом был Берлин. Берлин для советских людей звучал гордо. Самый главный город в советской военной пропаганде бесконечно брали, штурмовали, освобождали, захватывали, обстреливали, жгли, чистили, кормили – бесчисленное количество раз в книгах, фильмах, рассказах и небылицах. Даже в перестройку, когда все очернили, когда Егоров и Кантария стали не чуть ли голливудской подставкой, а Гитлер благополучно жил в Аргентине, само взятие Берлина никто не оспаривал. Ни американцы, которые, как известно, выиграли всю Вторую мировую на Тихом океане, ни русские псевдо-демократы, продавшие не только ГДР, но и самих себя. Берлин был советским символом, и до него положено было дойти, как наши деды. Возможность появилась неожиданно, когда женсовет полка надавил на командира полка, и он организовал экскурсию. В мартовский весенний день 1990 года, после дежурства, я залез в полковой автобус «Прогресс-30» вместе с пестрой толпой и благополучно заснул, т.к. по дороге на север вдоль автобана смотреть было решительно не на что.
Первая остановка в Трептов-парке у мемориала была обязательной. Мемориал выглядел хорошо, ухоженно и чисто, но на всем лежала печать легкого забвения. Посреди города на большой парковой территории почти не было людей, только мелкие группки русских туристов медленно двигались между памятниками. Сами памятники особого благоговения ни у кого не вызвали, хотя монументальная фигура советского солдата-освободителя смотрелась хорошо.
Не удивительно, что в перестроечное время людей больше интересовали материальные ценности, и мы достаточно быстро отправились в центр города. Здесь наши пути разошлись, и дамы шустро побежали по магазинам, а я и еще несколько мужиков отправились к центру города. Надо сказать, что центральная улица восточного Берлина - Унтер-ден-Линден, которую я сразу окрестил «По-над-липками», выглядела очень хорошо. Широкие тротуары, большие, тенистые деревья и шикарные старинные дома выглядели по-европейски богато. Вспомнив военную хронику, когда на экране были видны одни руины на берлинских улицах, следовало отдать должное реставрационным усилиям правительства ГДР. Старинные дома выглядели натурально, камень имел традиционно черный цвет, что придавало домам неповторимый немецкий колорит.
На улицах Берлина. 1990 год. Фото автора.
Народу на центральных улицах было много, движение машин соответствовало столичному ритму, и тихой провинциальной привлекательности у столицы немецкого государства не было. С интересом рассматривая исторические здания, которые, к слову, совсем отсутствуют в Западном Берлине, мы дошли до Бранденбургских ворот, которые к нашему сожалению были закрыты строительными лесами, очевидно, ликвидируя последствия грандиозной пьянки под предводительством Д.Хассельхоффа, украшенного лампочками, как новогодняя елка. Справа от строительных заборов, у Рейхстага, находился проход в Западный Берлин, куда двигалась приличная толпа немцев. Всем хотелось потаптаться на исторических ступенях Рейхстага, и мы дружно направились в сторону проходной. Возле временных железных ворот стояли солдаты и офицеры в форме ГДР и бегло проверяли документы проходящих людей. Перед нами случилась заминка, и немцы решительно завернули пару молодых мужиков, пропуская других. Посмотрев на наши удостоверения личности, немецкий офицер решительно сказал «Найн!», и стал оттеснять нас назад. Когда мы повернули обратно, то обнаружили, что вдоль забора томится толпа вьетнамцев и русских, которых немцы не пускали в Западный Берлин. Кто-то из моих спутников начал доказывать, что правила для всех, но я понял, что Берлинская стена для нас закрыта, как и была, и тратить время на споры о равноправии бесполезно. Рейхстаг так и остался у врага...
Переход в Западный Берлин у Рейхстага, Берлин, 1990 год. Фото автора.
Повернувши назад, я пошел в сторону бетонной стены, возле которой было оживленно. Десятки людей всех национальностей активно трудились возле избитой и разукрашенной бетонной конструкции. Всеми возможными предметами люди рушили стену, упорно потея под теплым весенним солнцем. Главная задача людей была отбить кусок побольше, однако бетон не поддавался. Сделанный добросовестными немцами серый монолит, способный выдержать удар сорокотонного танка, разбить было просто невозможно. Узкие бетонные модули были скреплены настолько прочно, что даже дойдя до железной арматуры, особого ущерба стене нанести было трудно. Какой-то немолодой немец в отчаянии бросил на землю железную трубу, которую я подхватил на зависть окружающих, и со всей дури врезал по стене. Труба отскочила, а на стене остался чуть заметная вмятина.... Быстро бросив это занятие, я нашел приличный осколок бетона на земле, и пошел обратно в город, с удовольствием обнаружив, что подобные осколки на сувенирных столах тут же на площади стоили целых 10 марок.
Автор у Берлинской стены, Берлин, 1990 год. Фото автора.
Ходили мы долго, и по простой мерзебургской привычке решили перекусить сосисками, которые продавались на площади перед Бранденбургскими воротами. Посетовав на дорогую столичную цену – целых 3 марки! – мы достали деньги и пртянули молодой продавщице. Нас поразил шок, когда смазливая немка с презрением ответила: «Бундес ма-а-арк!». Шарахнувшись от сосисок, как от чумы, мы приблизились к сувенирным столикам и, к своему ужасу, увидели, что все цены были в западных марках! Все! Засада! Кто-то из русских начал материть немцев с их марками и пропускным режимом, но выхода не было – надо было отступать вглубь города. После долгого блуждания голодная группа офицеров набрела на заветное окошко, в котором простая немка продавала сосиски всего по одной обычной восточной марке. Расслабившись, без малейшего комфорта, прямо на тротуаре, мы ели эти добрые сосиски, рассуждая о контрастах большого города, и рассматривая напротив причудливое бетонное здание со стеклянным входом, которое оказалось театром знаменитого немецкого варьете «Фридрихштадтпаласт», телевизионные выступления которого так любили все советские жители ГСВГ.
Потом мы поднялись на берлинскую телебашню, с которой смотрели на город с высоты. Погода была не очень ясная, город был в дымке, но вид был впечатляющим. В направлении на запад стекло смотровой площадки было плотно аккупировано немцами, которые, вооружившись биноклями и камерами, что-то упорно высматривали в дали. Знатоки рассказывали, что раньше на башню было трудно попасть, т.к. разглядывание Западного Берлина было любимым развлечением жителей столицы ГДР, однако, сейчас, при открытых границах, такой интерес выглядел странновато.
Мы достаточно долго бродили по центру города, рассматривали дома и музеи, красную кирпичную ратушу и красивые фонтаны. По дороге нам попадались туристы, группы вьетнамцев и даже американские негры-солдаты, которые тащили подушки и пуховые одеяла из магазина, как караванные бедуины. Город сверкал, и я, вспомнив свою беседу с рабочим на заводе, подумал, что насчет Берлина он был, наверно, прав. Большой столичный город был готов к обьединению страны, он уже обьединился, и совсем скоро его жители почувствуют прелести и горечь настоящего капитализма.
На улицах Берлина. Слева: здание варьете «Фридрихштадтпаласт». Берлин, 1990 год. Фото автора.
Берлинское путешествие неожиданно придало обьединению Германии реальность. Стало ясно, что обратной дороги нет, и не будет больше доброго, старого Мерзебурга и замечательной страны ГСВГ, о которой все без исключения сейчас вспоминают с теплотой. Я очень благодарен случаю, благодаря которому, мне удалось посмотреть Берлин в марте 1990 года, потому что после этого путешествия, я с удовольствием уехал обратно в Москву, т.к. оставаться в непонятной, обьединенной Германии я однозначно не хотел...
Офицеры и прапорщики 253 ОРТП в Берлине. ГДР, 1990 год. По материалам Интернета.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
За весьма короткий срок, всего три года, мир поменялся. В начале 1990-х практически одновременно исчезли сразу три страны – ГДР, СССР и мифическая, почти сказочная, страна-колония ГСВГ. Новые поколения никогда не узнают о ней, и последние, кто сейчас много и тепло пишет о ней, это бывшие дети ГСВГ-ЗГВ, кто провел несколько счастливых, школьных лет в Восточной Германии. Как выяснилось, открытие Берлинской стены в 1989 году оказалось ее закрытием для советских людей, которые потом, уже в пост-перестроечные времена завоевывали Европу снова своими мозгами, деньгами – кто чем мог. ГДР, которая просуществовала всего 40 лет, бесследно исчезла, хотя, справедливости ради, надо признать, что Советский Союз, который казался нам вечным, прожил всего 70. Хорошо ли, плохо ли, но Москва к нашему возвращению стала меняться не в лучшую сторону. Дифицит, воровство, невнятные реформы, жулики и коррупция воспринимались легко только под постоянное, отчаянное веселье населения, спирт «Рояль», поддельный «Амаретто» и шальные деньги. Что скрывать, было весело, задорно и чертовски азартно, как в казино, только многие проигрывали, как везде.
Мне повезло, и возвращение в Москву было удачным, я получил бесплатную квартиру, прописку, пошел на хорошую, государственную службу. Однако, лихая жизнь 1990-х воспринималась всеми, как что-то временное, грешное, и что, вот-вот, придет барин и всех рассудит. В глубине души я в это не верил, понимая, что провалившись в развал идеологических, моральных и правовых свобод, страна никогда не восстановится в прежнем виде. Поколение «новых русских» постепенно стяжало власть, а в такой стране людем без денег бывает очень трудно. Первые мысли об иммиграции возникли почти сразу, когда появились какие-то реальные валютные накопления. Однако, популярные тогда варианты, типа Чехословакии, отпали, т.к. там нас не ждали, а миллионов у нас не было. В 1993 году я консультировался по поводу ФРГ, в 1996-ом узнавал насчет Испании, Греции, Кипра, но реальная возможность открылась только в 1998, как раз после разрушительного банковского дефолта. Было ясно, что в России спокойной жизни не будет, и на свой страх и риск мы отправились в Австралию, которая при всей своей своеобразности, оказалась нормальным местом для начала новой жизни.
Мне хочется надеяться, что прочитав мои личные, и, возможно, местами сумбурные, воспоминания, читатель поймет почему мне, человеку вполне патриотичному, покидать свою страну в 1999-ом году было даже приятно, и я до сих пор не испытываю ни малейшего чувства сентиментальной ностальгии по РФ, т.к. моя родная советская страна закончилась там – в несуществующей стране ГСВГ, в социализме «с человечесим лицом».
Сергей Игнатычев. Москва – Сидней. 2010 год.
Все права на публикацию защищены. При перепечатке или упоминании ссылка на сайт varvar.ru обязательна