Варварские тексты: Виталий Аверьянов. Столкновение миссий


Реклама:

О повестке дня русского «национализма»

 
Известный лозунг «Россия для русских», который был официальным лозунгом российской империи во времена Александра III, сегодня намеренно толкуют в превратном смысле. Если бы толкование этого лозунга как кредо «погромщиков», лиц, пытающихся исключить из Империи всех чужаков, было верным, – то царствование предпоследнего Императора было бы не таким, каким оно было на деле. А было это очень тихое и стабильное время, «тихая заводь», по выражению О. Мандельштама. Такая стабильность, классовый и межнациональный мир покоились именно на основании «русского порядка» и православного представления об идеальном государстве: «Да тихое и безмолвное житие поживем во правоверии, и во всяком благочестии и чистоте».
Надолго отрезать русских от своего великого цивилизационного стиля, от перспективы большого проекта может желать только крайне недальновидный и близорукий общественный деятель. Нужно быть очень невнимательным, ненаблюдательным и неблагородным человеком, чтобы, живя в России всю свою сознательную жизнь, допускать мысль о том, что русские лишены миссии, превышающей стандартные цели и конституции обычных, средних «национальных государств». Не любя Россию, не ценя ее своеобразия, нужно все-таки различать, где нелюбимое, нежелательное, а где несуществующее. Антирусское, антинационалистическое крыло современной российской элиты отличает тем, что выдает в России нежелаемое за недействительное. Однако нежелаемое ими вполне действительно, и оно уже заявляет о себе.
«Россия для русских» – это не лозунг изоляционистов, ксенофобов и вытеснителей всего нерусского, хотя им и могут прикрываться и провокаторы, цепляясь за его буквальный смысл. «Россия для русских» – это определенная имперская и историческая норма. Сущность этой нормы и ее логика заключены в том, что коренному государствообразующему племени, главному носителю и проводнику русского цивилизационного начала никто не должен препятствовать внутри самой России. Никто внутри России не должен сметь мешать нам осмысливать, выражать, трансформировать, вновь формулировать и отстаивать уже во внешних пределах державы нашу национально-культурную, духовную и цивилизационную миссию.
Национальная идея в массах может выступить и как дурная идея. Но космополитизм в массах – идея c самого начала безобразная. Массового космополитизма можно пожелать только человеческому стаду, иванам, не помнящим родства, более того, уже лишенным родства. Если интеллигенты, эти «середнячки» образованных сословий, могут быть пошлыми, это понятно и порою естественно, ибо интеллигенция есть плод унификации через всеобщую стандартизацию культуры и образования. Но народ, племя в его целом не может и не должен быть пошлым. Глыба не может быть пошлой в силу своей дикости, необработанности. Народ несет в себе определенное варварство, но с возможностью гения в себе. Это глыба, к которой не подступился еще художник.
Космополитическая же масса (законченная в себе «нация») уже обработана бездарным скульптором, это испорченный материал. Ни произведения не получилось, но и дикости уже нет.
 
 
Догадки Розанова о противостоянии цивилизаций
 
Розанов был мастер раскрытия больших философских тем в работах малого жанра. В своем очерке «1812-14 ГОДЫ И ИХ ВОЗМОЖНОЕ ИДЕЙНОЕ ЗНАЧЕНИЕ» (Новое время, 4 сентября 1912 г.) он дал глубокое понимание цивилизационного противостояния миров России и Запада. За два года до развязывания первой мировой войны Розанов впервые четко описал это противостояние не как технологическое или военное (таковым в чистом виде оно никогда не являлось), но как духовную проблему.
Сама по себе проблематика войны Запада и Востока широко обсуждалась в русской и европейской мысли. Но именно Розанову принадлежит попытка прямого отождествления разных измерений противоборства: по существу, двуединства противоборств духовного и волевого (силового), или, переводя на язык древней философии, номотического и физического. Внешнеполитическая канва противостояния (Н.Данилевский), его культурно-историческая канва (К.Леонтьев), наконец, попытка интерпретировать его как задачу конвергенции цивилизаций (П.Чаадаев и В.Соловьев) – вся эта длительная «диатриба» русских мыслителей у Розанова переплетается и получает свое новое выяснение и разрешение.
Россия не увидела и не могла увидеть в побежденном Западе того «историзма», который отвечал бы ее размаху. Вместо насущного пути от атомов к человеку и далее к космосу русские заразились совершенно не нужным нам нигилизмом, духовным вирусом разложения космоса и атомизации самого человека, – заразились этим вирусом от побежденных носителей вовсе не высшей, а просто-напросто старейшей культуры (поэтому Розанов сравнивает Европу с Персией Дария, а Россию с Элладой Александра): «Случилось то, что позднее случилось с Эллинами при Александре Македонском: победитель заразился от побежденного началами его духа и цивилизации. Мальчик бросился жадно и любопытно на старческие сладости и пороки, на старческую мудрость, на старческую расслабленность и изнеженность».
В очерке Розанова дается своего рода упование на начинающийся XX век: выражается надежда, что люди нового века вернутся к углубленному взгляду на окружающий мир, прекратят одностороннее разложение на элементы всего наличного бытия, включая естество самого человека, но осуществят новое «очеловечивание» природы: «Началом переворота было бы представление физико-химического мира под веяниями антропоморфизма, прозрение, что везде в природе уже предносится человек, что до известной степени природа пропахла человеком раньше, чем он родился».
 
 
Карл Шмитт в попытке угадать «новый номос»
 
Именно в указанном и завещанном Розановым направлении – поворота обратно к человеку – развивалась философия Карла Шмитта, стремящегося воспринимать мир как целое. Шмитт в своей блестящей работе «НОВЫЙ НОМОС ЗЕМЛИ», написанной на полвека позже очерка Розанова и, соответственно, учитывающей реалии мировых войн, а также опыт нарождающейся геополитической науки, перекликается с Розановым в том, что новейшая история идет по пути поиска и нахождения новых сценариев, в которых воплощались бы старые модели мировой гармонии и мирового порядка. Любопытно, что одним из исконных значений греческого «номос» («закон» и «жительство» – по греч. этимологии) был и музыкальный «лад». Шмитт обрисовал несколько возможных сценариев становления нового номоса планеты, которые можно проинтерпретировать как поиск межличностного равновесия, баланса лиц истории, ее антропоморфных сущностей. Мысль Шмитта о мерах и пропорциях в «новом номосе земли» поэтому напоминает «покой творения» у Хайдеггера – покой как результат противоборства «мира» и «земли».
Обладающий опытом трех мировых войн (ведь наполеоновские войны для своей эпохи были поистине мировыми), Шмитт невольно описал Россию как ловушку для западного демона Земли (демона Суши). Этим демоном был одержим сначала Наполеон, затем страны «тройственного союза», а затем – фашистского ядра Европы. Запад раздваивался на враждующие начала, которые была призвана мирить и усмирять друг в друге великая восточная цивилизация – Россия, сама все больше проникающаяся смыслом и заботой этих западных споров, но по внутренней своей природе не способная слиться с этими спорами и заботами, отождествиться с ними. Россия выступила как экзорцист Запада, силой изгоняющий из него революционных демонов («Россия – жандарм Европы»), а также демонов с идеей мирового господства, этих «предтеч Антихриста» (Россия – инициатор «Священного союза», основной участник Антанты и антигитлеровской коалиции).
Драма русской истории, которой не касается Шмитт, но которой всецело увлечен Розанов, – это раздвоенность между чужими вопросами и собственной, заложенной в естестве России закваской, которая еще не взошла, но подспудно действует в русской жизни и направляет ее настоящий рост и ее собственную судьбу. Россия и сама не вполне сознавала, какая существенная, ключевая роль в истории Нового времени ей отведена свыше.
 
 
Неравная борьба
 
Шмитт и Розанов по-разному оценивают смысл наполеоновских войн. Для Шмитта большое значение имела надежда Гете, «что благодаря власти и мудрости Наполеона Англия будет побеждена и твердая суша опять вступит во все свои права». Получается, что западный демон Вод всегда извлекал выгоду из мощи Востока до тех пор, пока весь мир не оказался разделенным на две половины. Для Розанова понятно, что Россия, вовлеченная во внутриевропейский кризис и европейскую жажду переопределения «номоса», несет в себе залог совсем другого переопределения и потому идет по Европе и по западной душе, как бы скользя, не открывая ей свою заветную мысль, оставаясь «вещью в себе». «Русские духа не принимают, - писал Розанов в статье «Возле русской идеи». - Чужие, соединяясь с нами, принимают именно дух. Хотя на словах мы и увлекаемся будто бы “идейным миром” Европы… Это только так кажется».
Шмитт как германец смотрит на ситуацию XX века глазами европоцентриста, несмотря на то, что на словах он называет войну 1914 –1918 годов концом европоцентризма. У духа мирового господства (по-шмиттовски «номос» восходит к «захватывать», «делить» – а по-розановски это немецкое grafen и haben, «грабить», «хапать») нет конца, этот демон обязательно вселяется в кого-нибудь еще.
В сущности, борьба за сушу и море закончилась, и вместе с началом новой эры – покорения воздуха, а затем и открытого космоса – это уже борьба не за море, не за сушу, даже не за небо, а за жизненное пространство вообще. Но бороться за пространство, находя в этом предельный смысл своего номогенеза, может лишь саморазложившаяся, самораздвоенная цивилизация. Различные же миры, традиции-цивилизации обречены на борьбу не столько за пространство, сколько за господство над чем-то более важным: над временем и историей.
В этой последней борьбе Россия представлялась всегда более отсталой, более неподготовленной, чтобы давать зрелые ответы на вызовы действительности. Главная проблема России, с точки зрения Розанова, это запаздывание в осмыслении своей самостоятельной мировой роли. Само это запаздывание естественно для более молодой цивилизации. По существу Россия запаздывала с этим и в эпоху византизма, и в эпоху после крушения Константинополя, и в эпоху Петра, и в XIX веке. Мальчик боролся со стариком, ученик – с мастером.
Однако, как показал Розанов, в XIX – начале XX вв. русские не просто не дозревали до современного и адекватного провозглашения своей цивилизационной и духовной сверхзадачи, но под давлением западных идей страдали атрофией духовного автогенеза. Переходя на язык виталистов, суть номогенеза состоит в том, что самое главное, самое существенное для органической цивилизации, для живой культурной традиции – это не воздействия внешней среды (фактор хорогенеза), но фактор внутренний, вложенный в саму природу организма. Атрофия этого самого автогенеза была причиной глубочайшего русского кризиса (Смутного времени) во время первой мировой войны.
Номогенез земли не представляет собой чего-то законченного, пока он является суммой номогенезов особых и своеобразных цивилизаций, в многоголосии которых и состоит суть истории человечества. Пока история продолжается, внутри «номоса земли» будут возрождаться новые центры силы, пульсировать новыми артериями жизни. Земля будет вкачивать в древние жилы традиций и в натруженные вены цивилизаций обновленную горячую кровь.
Но что за кровь струится в традициях, в цивилизациях, что за огонь заставляет их восставать из руин в новых невиданных и чудных комбинациях? Это огонь крови человечества – его миссий, заданностей, целеполаганий, стремлений к скачку в будущее.
 
 
Какова миссия России?
 
Проявившаяся в истории невольная миссия России – снимать западноевропейские (начиная с папских), а если присмотреться, то и восточноазиатские (монголы, османы) претензии на мировое господство – связано таинственно с замыслом Божиим обо всей мировой истории. Не то чтобы некто нарочно восстанавливает равновесие сил на земле, но земля как целое стремится избегнуть гомогенности, обмануть энтропийную тягу к монополизации мира.
Получается, что «миродержавие» (термин Н.Данилевского) заключено вовсе не в господстве над всеми племенами и народами, а в сдерживании тех, кто жаждет такого господства. Это миссия хотя и «негативная», «отражающая», но по своему архетипу самая высокая (миссия Хранителя гармонии, Спасителя мирового лада). И это служение Стража мира до сих пор было миссией России.
В то же время во всякой миссии есть и положительное измерение, «символ веры», содержательное качество, которое несут миссионеры всему миру. Однако парадоксальным образом, именно единственность миссии, единственность истины (или, по русскому выражению, Правды) сама дает питательную среду для своей же собственной альтернативы. Действие производит противодействие – даже распространяемое благовестие апостолов вызывает в ответ усиленную подпольную работу «тайны беззакония», даже Христос порождает не только Церковь, но и свою тень, дробящуюся в «лжепророках» и символически интегрированную в фигуре Антихриста.
Так и на уровне геополитики усиление одного из полюсов вызывает противодействие в других точках ойкумены. В работе «Новый номос земли» Шмитт набросал три сценария будущего: называя их современными терминами, это, во-первых, тотальный глобализм, во-вторых, альтер-глобализм при доминировании антлантистских сил, наконец, многополярный номос земли (о котором громко заговорили «на Востоке» в эпоху Ельцина и при живом еще Дэн Сяопине): «Первой и, по-видимости, самой простой возможностью, - говорит Шмитт, - было бы то, что один из обоих партнеров сегодняшней всемирной противоположности победит другого. Сегодняшний дуализм Востока и Запада был бы тогда только последней стадией перехода к окончательному, закрытому единству мира. (…)Вторая возможность состояла бы в том, что делается попытка удержать структуру равновесия прежнего номоса… Это означало бы, что известное из истории морское владычество Англии усилилось бы до соединения морского и воздушного господства. Здесь, правда, следует говорить не о маленькой островной Англии, а нужно учитывать только Соединенные Штаты Америки. Они являются, так сказать, самым большим островом… Третья возможность основана также на идее равновесия. Но не того равновесия, которое держится и контролируется комбинацией глобального морского и воздушного господства, осуществляющей мировую гегемонию. Может быть так, что образуются многие самостоятельные большие пространства или блоки, которые осуществят между собой равновесие и тем самым установят новый порядок Земли».- говорит Шмитт,
Уже самим своим существованием – путь даже пассивным и даже отчасти попустительским по отношению к нынешней первенствующей атлантистской империи – Россия сдерживает ее триумфальное шествие по миру. Представим себе на миг, что России нет или отсутствует хотя бы ее термоядерный потенциал – мы получим совсем другую картину мира, совсем другой «номос земли», мы получим апокалипсическую гомогенность, растворение всякого сопротивления и всякого своеобразия человеческих качеств в мире одинаковой количественной кислотности под полным диктатом Новой Великой Блудницы и Последнего Зверя.
Но живой номос предполагает, что старинные модели мировой гармонии не уходят в прошлое, а возрождаются в новом облике. Если в фазисе СССР Россия взяла на себя роль второго (восточного) полюса мира, то сейчас она может занять место лидера нового многополярного номоса земли (третий сценарий Шмитта). Очевидно, что сегодня вырисовываются, как минимум, пять «трехмерных» (вода–суша–воздух) цивилизаций, которые в разных соотношениях реализуют принцип автаркийного пространства. При этом приоритеты внутри этих исторических «миров» быстро меняются. Совершенно неизбежно и уже отчасти происходит столкновение этих миров, которые демонстрируют последнее время мощную динамику (подавление атлантическим миром наиболее агрессивных очагов мира исламского, небывалый рост Китая, а вместе с ним пояса «третьего мира» и т.д.). Не стоим ли мы на пороге формирования пятиглавого номоса земли? Не угадывается ли в этой многоглавости мирового порядка мотивов из «Откровения» Иоанна Богослова? (Бросим эту кость экзегетам и герменевтам, а сами последуем дальше.)
 
 
Энтелехия или наша мечта о самих себе
 
Предложенная в моей книге «Природа русской экспансии» концепция динамического консерватизма одним из аспектов своих предполагает осмысление России как единого комплекса традиции-цивилизации. В данном случае эту диаду дополняет третья составляющая. Традиции (корням) и цивилизации (энергетически-силовой оболочке, живому телу исторической общности) соответствует еще третий, наименее уловимый элемент: энтелехия «культурно-исторического мира». Этот элемент может быть осмыслен как национально-государственная миссия, как задание большого стиля цивилизации или ее великого проекта. Но, в сущности, он является чем-то вроде «живого воображения», способности к фантазии и мечте, которая усваивается не только индивидууму, но и общине. Мечта, которую прочерчивает в будущее каждый самостоятельный мир (она же его миссия) – это, в конечном счете, и есть то, что коренным образом отличает мир самостоятельный от мира вторичного и онтологически зависимого от других миров.
У разных цивилизаций разные мечты, разные виды на будущее мироустройства. И при общем «номосе земли» это означает, что наш долг – приходить в гармонию между собой, а не игнорировать друг друга. В конце концов, в свете пределов жизни и смерти, обмануть историю и самих себя невозможно. Миссия может тихо дремать в цивилизационном мире, она может не декларироваться, поскольку первоприсуща самой душе народа-целеполагателя, народа, беременного мировой задачей. Нередко острое чувство своей миссии народ начинает испытывать под воздействием извне, под угрозой для своей идентичности.
Номогенез проистекает из самой природы цивилизации, из ее этнокультурного субстрата, ее племенной, географической, хозяйственной специфики. Энтелехия, которая прорастает в судьбе народа, – парадигма другого уровня. Она действует как закваска, вложенная в скрытой сердцевине традиции. Есть нечто высшее того, что в культурном плане можно объявить номосом, а в цивилизационном плане выступает как гештальт. Есть нечто обнимающее собою и номос, и гештальт данной эпохи и данного народа – это его энтелехия, которая на разных стадиях своего исполнения образует разные идеографические целостности, разные лики. В учении Э. Юнгера о гештальте, где он вел подходы к такому пониманию, просматривается очевидный цивилизационный акцент: техника органически связана с ее носителями – «техниками», «технарями» и выступает как магическое alter ego расы.
Собственно, большая миссия «исторических миров» есть ни что иное, как череда акматических ликов, цепь покоренных вершин, исполненная традиция. В живой истории это традиция не в смысле зарывшихся в почву корней, а в смысле развернутого к будущему фронта, которым, как грудью, живой организм встречает свою судьбу. Миссия представляет собою нечто еще невыполненное в истории, миссия – это сам процесс наполнения и исполнения традиции. Поэтому действующая, живая традиция похожа на просыпающийся время от времени вулкан. В жерле традиции клокочет испепеляющий огонь, имеющий свой исторический ритм и выдающий все новые и новые толчки расплавленной «материи», которая затвердевает в цивилизационной форме. Магическая власть цивилизации всегда временна, всегда сменяема юной и более продвинутой наследницей. Внутри традиции заложено переплавляющее ее плоть откровение, Божий бич, причина одновременно страданий человеческих, но и человеческих взлетов. Поэтому зачастую решающим в истории является не фактор победы, а фактор поражения, опыт сокрушения и смирения.
Традиция-цивилизация не сломлена до тех пор, пока дух ее не сломлен. Магическое господство над пространством – внешняя рамка истории, всегда относительная, как любые средства и орудия. Внутренняя сущность истории – раскрытие энтелехии каждого лица, предложение этим лицом своей миссии и, как результат, плодотворное столкновение миссий, в котором лица в полноте своего существа предстают перед Тем, Кто вкладывает энтелехии в свои создания.

Без оплодотворения миссией носители традиции обречены оставаться неполноценными, они засыхают как осенняя ботва. Если же некоторая персональная или эпохальная миссия выполнена – то она «прилагается» к традиции как ее новый слой.

С сайта "Волшебной горы".

Реклама:

Вверх.

На главную страницу.